Маятник

— Ну, я когда её посадил, подбегает ко мне один из новгородцев — тоже, значит, извозчик, но они по Лиговке возят, Знаменка — не их место. Так вот, подбегает, кнут в руке и глаза такие… бешеные. Зачем, говорит, клиентку мою перебиваешь. Я ему: эка, хватил, охолодись-ка, милой! У ней на лбу, чай, не написано, что она — твой клиент! И вообще, с какой это стати она твоя, коли здесь наше место! Поцапались, одним словом, — Андрей Копытин очень выразительно воспроизвел интонацию, с какой отвечал конкуренту, и это получилось у него неожиданно комично.

Шумилов не сдержал улыбки:

— Да ты просто артист! Ну, а барынька что?

— А она меня зонтиком в спину тычет — дескать, поехали. Слов же нету, чтобы по-человечески сказать! Ну, я ее и повез. Да только с новгородцем тем история не кончилась. Через два дня зашел я в чайную позади вокзала, а он там с дружками. В общем, вспомнил он меня и давай по ушам ездить, учить политесу! Слово за слово, он мне в ухо, а я-то терпеть не стану и — ему в сопатку. У меня это запросто. А там этих братишек новгородских с дюжину, честное слово, еле ноги унес, — рассказчик повернулся в старосте. — Сил Никифырыч, вы помните, я ж рассказывал!

— Да, было такое дело, — кратко отозвался староста, — ходил я к их «старшому» по этому делу.

— А как этого героя звали, не припомнишь?

— Да вроде его дружки Дементием кликали, — не очень уверенно ответил Степан. — Здоровенный такой мужик, рябой, харя круглая, красная, хоть прикуривай!

— Ну-с, вернемся к нашей барыньке, — решил Шумилов. — А куда ж ты её вез?

— Она села здеся, ну, то есть на Знаменской площади, а повёз я ее по Невскому, она хотела добраться до театра на Итальянской.

— В дороге что-нибудь было интересное: может, где-то останавливались, о чем-то говорили?

— Да ну, куда там говорили! — Андрей махнул пренебрежительно рукой. — Зонтом меня в спину тыкала, давай, дескать, погоняй! Где-то на полпути между Надеждинской улицей и Литейным попросила остановиться. К девчонке обратилась, которая по тротуару шла. Потом вышла на минутку, о чем-то с ней поговорила, мне сказала стоять, ждать. Опять села и потом уже я её высадил на Итальянской, напротив театра.

— О чем же она спросила девочку?

— Девочка-девочка, щеночка маленького не хочешь взять? Та ей, дескать, а что за щеночек? Но мамзель выскочила из коляски, и что там дальше говорила, не знаю.

— Понятно. А когда она на Итальянской вышла, куда направилась?

Андрей Копытин пожал плечами:

— Не-а, не знаю. Неохота мне было на неё смотреть. Противная мамзелька, глупая. Ко мне сразу же парочка подскочила, там ведь место бойкое, людное.

— Значит, ни лица ее не запомнил, ни имени не знаешь?

— А на что мне ее имя? Я имени её вообще не слышал. Чай, она мне не кума, не невеста. Лица не помню, это точно, да и не видно его было — шляпка на голове такая черная, с вуалеткой. А вот юбка в клетку — это хорошо запомнил, сумка такая черная, с костяными ручками. И зонтик желтый такой, длинный. Ух, и больно же она им меня в спину тыкала, почитай, как штыком. Окаянная! — извозчик досадливо покачал головой.

— Что ж, Андрей Копытин, хорошая у тебя память, за то тебе и награда хорошая, — Шумилов поднялся с места и, подойдя к письменному столу, отсчитал пять красненьких ассигнаций. — Как и обещал, пятьдесят целковых.

Извозчик аж даже отшатнулся от протянутых денег:

— Это не мне, это Силу Нифырычу.

Шумилов отдал деньги старосте:

— Строго в вашем департаменте, Силантий Никифорович!

— Ничего, мы поделимся, — без тени иронии отозвался староста.

9

Шумилов испытывал определенное удовлетворение результатами первого дня розысков. Теперь он твердо знал, что женщина в пролетке действительно существовала, и она разговаривала с Саррой Беккер буквально за два часа до гибели последней. Сама тема начатого разговора представлялась Алексею Ивановичу весьма подозрительной: с чего это вдруг проезжавшая мимо в пролетке женщина решила поинтересоваться у незнакомой девочки, не желает ли она взять щенка?

Дама вроде бы торопилась, толкала возницу зонтом в спину. И тут такая потеря времени. Что это, просто взбалмошность или нечто другое?

На следующее утро Алексей Иванович направил свои стопы в чайную у Николаевского вокзала. Когда Копытин упомянул о ней, Шумилов сразу понял, о какой именно чайной идет речь. Место это было довольно известное, но репутация его была самая скверная. Железнодорожные рабочие, извозчики, разного рода рабочий люд и только что приехавшая в столицу голь — все собирались в просторном подвале попить чаю с баранками и водки с сухарями.

Это был мир грязных работяг, дешевых проституток, уголовного сброда разного пошиба и, соответственно, полицейских в штатском. Куда ж тут без шпиков!