Маятник

В четвертом по счету доме Шумилову повезло — хозяйка, вдова почтового чиновника, желая заманить к себе клиента, рассказала о живущей через дорогу молодой нервной постоялице, Екатерине Николаевне.

— Она живет уже две недели в доме Пачалиных, так что к Пачалиным не заходите, не теряйте времени, — заверила Шумилова вдовица. Из ее весьма живописного рассказа следовало, что странная постоялица то громко и возбужденно разговаривает у себя в комнате — «будто ссорится с кем-то», то целыми днями, запершись, строчит кому-то письма, а потом сама несет их на почту, «будто никому не доверяет».

— Дама нервная, беспокойная. Давеча вообще сцену безобразную устроила, обвинила горничную Пачалиных Машу, она у них уже десять лет служит, в том, что та будто бы у нее с тумбочки полтинник взяла. Да быть того не может! Маша — бессребреница, мы-то ее хорошо знаем!

— А эта Екатерина Григорьевна, случаем, не такая… пышная блондинка? У меня была знакомая с похожими замашками, — обронил между делом Шумилов.

— О, нет, что вы! — замахала руками вдова. — Маленькая, худая и черна, как жук. И зовут ее не Екатерина Григорьевна, а Екатерина Николаевна. Всё рассказывает, как вот-вот приедет ее муж, какой-то очень важный господин, чуть ли не действительный тайный советник… Честное слово, слушаешь и неловко за неё становится: такую ахинею дамочка несёт. Вашей сестренке в тот дом незачем селиться, уверяю вас.

Распрощавшись с разлюбезной почтальонской вдовой, Шумилов поступил вопреки полученному доброму совету и направил свои стопы прямо к дому Пачалиных. Спросив у хозяйки, где может найти Екатерину Николаевну, и узнав, что та отправилась на почту, помчался туда же.

Субтильную женскую, почти детскую фигурку в клетчатой коричневой юбке он заметил издалека. Она медленно двигалась ему навстречу — бледное лицо, на голове черный платок, глаза устремлены в землю, темные густые брови почти сходились на переносице. Действительно, женщина была очень похожа на еврейку или армянку. Казалось, она была поглощена какой-то неотступной мыслью и совершенно не обращала внимания на Шумилова.

— Семенова Екатерина Николаевна? — официально и строго спросил Шумилов, поравнявшись с ней.

Она вздрогнула, остановилась и оторопело уставилась на него. После того как справилась со ступором, глухо отозвалась:

— Вы нашли меня? Ну, что ж, оно даже лучше. Он бросил меня. Пора прервать цепь событий…

— Рекомендую вам не усугублять собственное положение и не отягощать совесть бессмысленным запирательством, — всё так же строго продолжил Шумилов. Фраза получилась, конечно, не очень осмысленная, но в данный момент был важен тон сказанного, а вовсе не содержание.

— Всё забрал и бросил, — продолжала бормотать Семенова. — Я это чувствовала, я знала, когда он уезжал… Ну и пусть, следует испить чашу цикуты до дна. Да, всё равно. Денег нет, а он не вернется… — в голосе её слышалась обреченность. Неожиданно она спросила: — Вы меня арестуете?

— Это будет во многом зависеть от вас, — уклончиво ответил Алексей Иванович. Было похоже, что дама приняла его за полицейского, не спросив даже подтверждающих документов: — Присядем?

Шумилов указал на большое поваленное дерево на маленьком пятачке на косогоре, с которого открывался чудесный вид на озеро и дачный посёлок.

Они сели. Алексей Иванович боялся неуклюжим вопросом спугнуть едва наметившуюся хрупкую откровенность женщины и потому, немного выждав, сказал просто:

— Рассказывайте.

— Понимаете, я люблю его! Так, как никого и никогда. Это безумная страсть! Мне без него не жить! — она говорила быстро, почти взахлеб. Казалось, слова давно просились с языка и теперь, не сдерживаемые здравым смыслом и воспитанием, вырвались наружу. — Мы сначала очень хорошо и весело жили, он ушел от жены, у меня были кое-какие сбережения, у него тоже. Но потом деньги закончились. А надо было платить за квартиру и вообще — жить. Я пыталась раздобыть… по знакомым…

— Воровали, — уточнил Шумилов, — у подруг, у соседей. Будем точны, обойдемся без эвфемизмов.

Она неуютно поёжилась.

— Меня четыре раза в полицию забирали за кражи. Правда, до суда дело ни разу не дошло, быстро отпускали. Но все это были такие крохи, которых еле-еле хватало на жизнь. Было ясно, что рано или поздно очередная попытка стащить лаковую шкатулку приведет сначала в арестный дом, а потом к высылке. Он сказал, что вернется к жене и опять пойдет на службу — он ведь в полиции служил. И тогда я поняла, что теряю его. Пообещала, что обязательно найду деньги. Он говорит — откуда? Да хоть раздобуду у тех, у кого их много, у ростовщиков или у купцов, например. Я твердо решила. Если надо будет пойти на кровь — значит, пойду. Моим оправданием является любовь, я не для себя. Он согласился. Да, говорит, крупный куш сразу решит все проблемы, можно будет уехать, скрыться, его надолго хватит. Я обрадовалась, подумала, кровь — она покрепче клятвы нас свяжет.

Шумилов боялся поверить своим ушам. Женщина, похоже, собиралась сделать признание в убийстве.

— Как это было сделано? — жестко спросил он.