Читаем Майя Плисецкая. Рыжий лебедь. Самые откровенные интервью великой балерины полностью

– Уже в вопросе я вижу сочувствие: бедный раб на галерах. Но это не так. Вот когда я писал музыку по заказу для советского кино, мне доставалось крепко. Я был еще совсем юн, когда написал музыку к «Коммунисту» Райзмана. Режиссер замечательный, но с музыкой у него отношения были натянутые. Он послушал и сказал: музыка хорошая, играйте ее на моих похоронах, но к фильму не подходит. Я за два дня написал новую. Он опять: не то. Лишь с третьего раза я попал в цель. Это у нас такая ментальность.

Игорь Ильинский, ставя пьесу в Малом театре, признался: думаю позвать художника Пикассо. Я был молод совсем и говорю: Пикассо такое напишет, что вам вряд ли подойдет. Ну мы его поправим немножко, ответил Ильинский.


– А с западными оркестрами, дирижерами такое случается?

– Нет, Бог миловал. Это глубокое заблуждение, что музыка по заказу заведомо плоха. Возьмем Сикстинскую капеллу. Это же был заказ Римского Папы. А «Бранденбургские концерты» Баха? Есть и легенда, что банкир, страдавший бессонницей, заказал Баху цикл вариаций, чтобы они убаюкивали вместо снотворного. По заказу работали крупнейшие классики прошлого. Это чисто творческий процесс. Я совершенно свободен в отказе от того, что мне неинтересно. И сейчас пишу столько, сколько я никогда в жизни не писал. Как говорит Майя Михайловна: «Ты работаешь 24 часа в сутки».


У рояля с музой.


– Прямо с утра садитесь за инструмент?

– Я просто в ночи иногда встаю.

«Лолита» в России

– Увидят ли в России вашу знаменитую оперу «Лолита»?

– Кажется, ее взялись ставить в Перми.


– Но права на сюжет романа выкуплены Голливудом?

– Об этом я узнал, когда опера была уже написана.


Презентация книги «Родион Щедрин. Автобиографические записи».


– Удалось договориться с капризными американцами?

– Только благодаря Ростроповичу и сыну Набокова.


– А сам роман вы впервые на Западе прочитали?

– Нет, в России. Лиля Брик дала мне эмигрантское издание еще в 60-е годы. У нас эту книгу свели к педофилии. А там масса глубоких философских взглядов, иногда совершенно парадоксальных. Для меня она не так однозначна. У Набокова все непросто. И «Лолита», может быть, одна из самых загадочных книг. Я пытался какие-то из тайн открыть своим музыкальным ключом, но до дна так и не добрался.


– Сейчас в Германии вышла книга о вас с предисловием Мстислава Ростроповича. Вы по-прежнему дружны?

– Он прилетал в Литву – играл с оркестром филармонии целый вечер моей музыки. Он неутомимый, гениальный человек. Энергия у него термоядерная. То он играет в честь Елизаветы II в Лондоне, то летит в Буэнос-Айрес, звоню ему – он уже в Мадриде.


– А когда же просто посидеть, рюмочку пропустить, поговорить о жизни…

– А мы так и делаем. После каждого концерта всегда застолье до 3–4 часов утра – надо расслабиться, раскрепоститься, рассказать новые шутки. Слава – замечательный рассказчик. Одна история смешнее и колоритнее другой. Вообще у русских музыкантов это принято. Западные музыканты академичнее и суше.


– Судя по «Озорным частушкам», у вас душа часто просит чего-то разухабистого.

– Человек без юмора скучен и тяжел. У меня первая мысль была назвать пьесу «Матерные частушки». Но в 1963 году это было невозможно. В частушках и народных русских песнях скабрезные слова всегда подаются с такой изумительной чистотой. Ничем заменить это невозможно.

«Меня хотели даже побить!»

– А провалы у вас были?

– Моя опера «Не только любовь» с треском провалилась во многих театрах, включая и Большой. Хорошо что в Новосибирске я быстро нашел выход из театра – там автора хотели побить. Зато в Перми был удачный спектакль.


– Это зависит от публики?

– А почему случился провал «Чайки» в Александринке с гениальной Комиссаржевской?! Тут много обстоятельств. Может быть, публика не созрела для такого рода тихой оперы: в Большом всегда со знаменами и хоругвями на авансцену выходили.


– А у вас что было?

– Женщина бальзаковского возраста безудержно влюбляется в молодого паренька, начинает его преследовать. Тот не понимает, чего от него хотят, у него невеста. Это сюжет по повести С. Антонова «Тетя Луша». Я после войны в Белоруссии видел деревни – глубокие старцы, либо безногие инвалиды, либо молокососы. И бабы бросались на четырнадцатилетних парней в надежде утолить что-то такое, что продиктовал им Фрейд.


– И такой «порочный» сюжет попал в 1961-м году на сцену Большого театра?

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное