Читаем Майя Плисецкая. Рыжий лебедь. Самые откровенные интервью великой балерины полностью

К спортсменам – особое отношение. Автограф Вячеславу Фетисову.


– Уважаете то, что трудно?

– Я уважаю только то, что трудно. Что легко – все могут. Тогда какой опыт в этом? В балете – тоже трудно. Я люблю балет. Я ведь для людей, не для себя. Кто-то говорит: все делаю только для себя – танцую, пишу, сочиняю… Я выходила на сцену для публики и только для публики.


– Ваш коронный лебединый взмах рукой…

– Все думают, что это балетный взмах. А я это крыло подсмотрела в зоопарке у птиц. И осанка эта оттуда. В «Лебедином озере» – еще и зыбь воды… Она уплывает – это и крыло, и вода. И настроение, и музыка. Скрипка или виолончель, бас или тенор… Масса нюансов. Объяснить это нельзя. А если стараться объяснить – потеряешь все.

Это как анекдот: идет дед бородатый, мальчишки бегут и кричат: «Дед, когда спишь, бороду на одеяло или под одеяло кладешь?» Стал думать и перестал спать. У меня было такое: когда спросили про «Каменный цветок» в старой еще постановке: как ты его зовешь, Данилу?..


– И вы задумались?

– Все. Я больше не могла это повторить. Есть вещи, которые нельзя спрашивать.


– Тогда спрошу не о творчестве: в училище вас называли «рыжая ворона»?

– Я была ярко-рыжая. А великая Ваганова никому не прощала, когда что-то проворонят. Но мне прощала. И называла рыжей вороной… Не то что я ей нравилась. Нет, она видела во мне материал для себя. И этот материал, я знаю, до конца не использован и сегодня.

«Уланова – мой репетитор»

– Живет упорный миф, что вы и Уланова чуть ли не враждовали. Как столь ярким звездам удавалось уживаться в Большом театре?

– Как ни странно, мы на ролях не соперничали никогда. Мы же такие разные. Юг – Север. Например, «Каменный цветок» Лавровского. Она была Катериной, я – Хозяйка Медной горы. «Бахчисарайский фонтан»: она – Мария, я – Зарема. «Жизель»: она – Жизель, я – Мирта. Это невозможно сравнивать – амплуа другое. Все разное.


– А как она стала вашим репетитором?

– Уланова являлась официальным репетитором театра. А у меня как раз и репетитора не было, и постоянного педагога. До всего доходила сама. Много было спектаклей, на них и научилась. Я подумала: может быть, она меня «соберет», порепетирует со мной. Уланова была очень дисциплинированной. Мне казалось, что она и меня организует.


– Она с удовольствием этим занималась?

– Она бы не стала без удовольствия.


– Вы писали, что Уланова вам рассказывала даже то, чего никто не знал.

– Специально мы ни разу не посидели. Но в театре на репетициях много разговаривали.


– Говорят, она была закрытым человеком?

– Очень. Безумно боялась людей. Ходила по коридору, опустив глаза. Уланова была настоящей примой, очень мало танцевала.


С Галиной Улановой.


– А у вас никогда не было желания стать репетитором – опыт-то колоссальный?

– Тогда надо было бы сидеть на одном месте. А мне это скучно, я привыкла много ездить. Раньше, когда никуда не пускали, ездили по России. Я танцевала во всех маленьких городах. Плохо было, холодно, ноги мерзли, кривые доски. Ничего, танцевала.

О Кардене, Вознесенском и мифах

– И вы по-прежнему любите селедку, черный хлеб…

– Это вкусно. Я уже говорила, что хлеб с маслом – лучшее, что придумали люди. Все мои привычки при мне. И кремы люблю, и пасьянсы раскладывать. Хотя изысканные вещи тоже интересно попробовать. Ношу всегда именно то, что мне нравится. Мне не кажется, что то, что модно, то и красиво. Это необязательно. Да и мода всегда меняется. Нельзя свой вкус менять каждый день!


– Но вы носите наряды от Кардена…

– У моего любимого Кардена фантастические силуэты. Небывалые. Как в свое время Боттичелли. Для мировой славы Кардена достаточно, что он первый сделал мини-юбки и черные колготки. Это до сих пор модно.


– А удается хоть иногда общаться с Карденом?

– Очень редко. Мы во Франции бываем раз в год, не чаще. А он очень много работает, несмотря на возраст. Работает и в Китае, и в Италии. Помогает восстанавливать Китайскую стену.


– Каким образом?

– Простым образом: деньги дает. Еще у него какие-то благие дела в Венеции. Он и там дает деньги на восстановление. Он вообще потрясающий человек. Необыкновенной души. Даже одно то, что он из своих бутиков никого не выгнал, ни разу. Даже плохих работников. По 30 лет у него работают. Он чувствует, что человек не очень хорошо справляется: или берет помощников, или дает другую работу. Но не выгоняет на улицу никогда.


Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное