Читаем Майя Плисецкая. Рыжий лебедь. Самые откровенные интервью великой балерины полностью

– Сногсшибательно одеть красавицу мало, надо ее запечатлеть. А самые роскошные ваши снимки сделал…

– …Аведон. Он самый знаменитый был тогда в Америке. У него в Нью-Йорке была своя студия, он снимал всех знаменитых актеров. Самая известная, все ее знают, фотография Мэрилин Монро – это Ричард Аведон.


– А как к нему попала советская балерина?

– Через мою переводчицу, с которой приятельствуем до сих пор. Мы гастролировали в Нью-Йорке. Он был на спектаклях и попросил ее, чтобы она привела меня к нему в студию. Что она и сделала. А я и не знала, кто он. Она просто сказала: надо для «Вог» сняться. Его фотографии поместили и в журнале «Америка», который у нас выходил. С этого началось. А потом я ему позировала и в «Лебеде», и в «Ромео и Джульетте». Он меня очень много снимал.



– А кого вы еще считаете безумно талантливыми, великими?

– Вы думаете, их мало? К счастью, их не так мало.


– Вы дружили с Андреем Вознесенским, которого недавно не стало. Одни считают его гением, а другие – ничего особенного.

– Сказать «ничего особенного»… Можно этих людей искренне пожалеть. Артист – он сегодняшний, а художник, композитор, поэт – тут все решает время и только время. Современники могут ошибаться, а время объективно. В истории остаются только действительно великие люди. Я не сомневаюсь, что Вознесенский будет еще… не то что понят, а ему должное воздадут.


– Когда вы виделись в последний раз?

– Когда он был на презентации моего фотоальбома несколько лет назад. Он уже болел, но все-таки пришел. И нашел в себе силы очень тихо прочесть со сцены посвященные мне стихи. Потом я прочла это посвящение в вашей газете, очень мною уважаемой.


– Да, я помню: «Жизнь идет интерактивно: Майе Михайловне Плисецкой в мире – нет альтернативы»… А что питает ваш оптимизм?

– Не думаю, что я оптимист. Я реалист: что есть, то есть. А про оптимизм – анекдот. Мальчик-оптимист и мальчик-пессимист натыкаются на кучку, которую оставил на дорожке жеребенок. Пессимист говорит: паршивец, что наделал! А оптимист: ой, лошадка пробежала!


– А ваш любимый анекдот какой?

– Мно-о-ого! Причем почти все от музыкантов. От оркестрантов. Они очень остроумные. Кордебалетные тоже. Анекдот надо еще уметь рассказать: вот Ростропович очень хорошо рассказывал. Некоторые сами смеются, а он – именно на полном серьезе, тогда еще смешнее. А я вот не все рассказываю.


– Неприличные знаете?

– В основном.


– Почему всегда неприличные пользуются…

– Потому что смешно. Могу вам рассказать. Приходит человек. Стучит по столу: «Все! С сегодняшнего дня я хозяин в доме». Жена говорит: «Как так?» Теща: «Как так?» Он: «Хочу – отдаю зарплату, хочу – не отдаю!» Жена: «Как так?» Теща: «Как так?» Он: «И вообще, хочу – сплю с женой! Хочу – с тещей!» Жена: «Как так?» Теща: «А вот так!»


– А как вы относитесь к мифам о себе?

– Никак. Люди говорят, что хотят.


– Где грань между свободой и разнузданностью?

– Вы, знаете, воспитание. Человек, которому все было нельзя – он просто дорывается. Это тоже ненормально. У нас не то что плохо воспитывают. У нас вообще не воспитывают. Есть очень много передач, фильмов, которые прививают заведомо плохой вкус.


– Вы не жалеете, что так мало снимались в кино?

– Предлагали чаще всего неинтересное. Хотела сняться в «Пиковой даме», но ни черта не получилось: не нашлось у режиссера спонсоров. Он очень хорошо задумал, этот молодой режиссер. Он сделал фильм «Евгений Онегин»: я посмотрела и подумала: способный какой. И дала согласие на съемки. Но он не нашел денег.


– А желание сниматься было?

– Огромное. Я даже взяла пару уроков пения. И оказалось, что я могу спеть это низким голосом. Но не вышло. Очень обидно. А еще было любопытное предложение в «Тарасе Бульбе» – не в нынешнем фильме, в другом: роль той, кто приводит сына Бульбы к панночке. Тоже не получилось.


– А когда вы в последний раз танцевали?

– Новый, 2010 год мы встречали в Петербурге дома у Гергиева. У них очень милые дети. Я станцевала там осетинский танец, а красотка жена Гергиева подыграла мне на аккордеоне.


Плисецкая, Щедрин и Вознесенский дружили всю жизнь.


– Где ж вы научились?

– Там же, на вечере: сестра Гергиева показала мне принцип танца – как руки, ноги, а я стиль схватываю моментально. Я вообще очень люблю слово «стиль». Все плакали от восторга! А Щедрин был просто поражен.


Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное