– Это относится ко многим. Даже не то, что она танцует, а зачем она на сцене. Это так индивидуально, что я не уверена, что это можно внушить, рассказать, заставить… Это человек должен сам. Это как артистичность, музыкальность, способность танцевать музыку. Я столько раз говорила, но меня не слышат.
Как-то сказала Ратманскому: «Какое счастье, сейчас у балерин есть видео! Они могут увидеть себя, могут исправить. Я вот себя не видела, потом смотрела: боже мой! Я бы все сделала не так!» Он спокойно так смотрит и говорит: «Да что вы! Они на себя смотрят с восторгом!»
– Увы!
– Вот удалось. Иногда намекали. Но я делала вид, что полная дура, не понимаю, о чем речь. Я знала – костьми лягу, но никаких партий! Все ведали, что я не очень подчиняюсь. Таких либо уничтожали, либо махали рукой. Я была нужна: хвалились, когда кто-то из лидеров стран приезжал. Так бы они не церемонились.
– Все артисты просили, чтобы я была последней: после меня выходить было непросто. Всегда бис. Поэтому я танцевала в конце. Но на ответственных концертах танцевала пятой или шестой при девяти номерах. Потому что упадничество. Нельзя было заканчивать такой концерт на пессимистической ноте. Идиотизм советской власти предела не имел. Мы даже в балете танцевали только оптимизм. Побеждали злого гения. Нельзя, чтобы Лебедь умер…
– Мне нравятся разные роли. То, что не нравилось или просто чувствовала, что это не мое, – не делала. Я с полной самоотдачей относилась к своим ролям. Делала до конца, как считала нужным, что Кармен, что Лебедь, что Анну Каренину, что Китри. Я не любила роли, которые называются «инженю», где нужна детскость: «Тщетная предосторожность», «Коппелия». Это другое амплуа. Кстати, один человек мне говорил: «Так всю жизнь и не могу уяснить, когда надо говорить «инженю», а когда – «неглиже»…
– Я не танцевала такие балеты. «Жизель» не танцевала: она – девочка. Другое дело Джульетта – совсем другая девочка, итальянка! Она уже смолоду не «девочка», не инженю. Человек чувствует роль или нет: я вот не чувствовала, что я кукла в «Коппелии». Делать вид, что ты – такая, не годится, надо быть такой. А я не уверена, что была бы такой вот куклой… Я не считаю, что у меня есть определенное амплуа. Просто никогда не переносила фальши.
– Первую половину своей жизни я делала то, что есть. Мы не выбирали, что мы хотим, нам не разрешали. Не приглашали никогда хореографов со стороны, тем более из-за границы.
– Ролан Пети – друг поэта Арагона, чуть не самого главного коммуниста Франции. Только поэтому разрешили.
– У меня всегда были переводчики. Я, к примеру, обнималась-целовалась при встрече с Софи Лорен, которую совершенно обожаю. Она так хотела со мной поговорить, но под рукой не оказалось переводчика.
– Только с переводчиком.
– Это не немножко, это совсем ужасно.
– Я в книге написала все, что было. Придумывать неохота.
– Если бы не лень-матушка…
– Люди немножко преувеличивают, говоря, что это нечеловеческий труд. Делать хорошо все трудно! В любой профессии. Циркачи еще и жизнью рискуют. Преклоняюсь перед цирком. И перед спортом. Для балета, знаете, важен еще хореограф: подходит его стиль вашим ногам или нет. И только для спорта играет роль сам человек. Адский труд – это спорт и цирк.