Макароны по-флотски

А когда Витя Красников тоже стрельнул в палубу, то прострелил себе ботинок. Точно между пальцами ноги – большим и указательным (если, конечно, можно второй палец ноги указательным назвать). Считай, почти без травм обошлось, содранная и обожжённая кожа не считается. Я на него смотрю ошалело, а он говорит: «Ну вот, отработал свой строгач за твою прошлую стрельбу». Ну, ту самую, за которую мне НСС втараканили.

А потом кто-то додумался дежурные пистолеты с патронами в самое нижнее отделение сейфа определить. Теперь, чтобы их пересчитать, приходилось на карачки становиться. И вот стоим мы с Вовой Кузиным на карачках (я меняюсь, он заступает), и считаем пистолетики, номера сверяем. Точнее, это Вова считает, потому что принимает, а я тем временем свой достаю, чтоб на место положить – ну, а дальше по схеме: пистолет, запасная обойма, передёрнул, контрольный спуск… Под конец суточного дежурства, ко времени сдачи и смены голова уже кругом идёт и ни черта не соображает. Поэтому возрадуемся хотя бы тому, что хватило ума стрельнуть в потолок, а не куда-нибудь ещё. Между нашими головами-бестолковками было сантиметров двадцать или тридцать, туда же уместилась и моя рука с «макаркой». Бабах; пуля рикошетит от потолка, пролетает обратно между наших голов-чайников и впивается в серый линолеум палубы.

А кто это там сказал, что второй НСС? Ничуть не бывало. Во-первых, я уже кап-три, а потому все прежние взыскания давно сняты и забыты, словно их и не было. А во-вторых, я уже кап-три, а потому я опытный и грамотный. Спокойно подбираю гильзу, протиркой быстро выковыриваю из палубы пулю, которая деформировалась непонятно во что, а дальше в течение минуты мгновенно чищу ствол. Кто стрелял? А что, кто-то стрелял? Никто никуда не стрелял… Все живые и здоровые. Так и сказали начальнику штаба, который на звук выстрела припёрся. Медленно ходите, тащ кавторанга. Если бы поспешили, то как раз застали бы меня за процессом чистки пистолетика.

Тут мне пальчиком погрозят и хитро прищурятся: а как же патрон? Одного ж патрона не хватает!

Тогда я тоже хитро прищурюсь в ответ. Ибо всё предусмотрено ещё в самом начале дежурства. Заступаешь и сразу убираешь один патрон из обоймы – они ж, все шестнадцать, одной серии. А вместо него – свой личный патрончик, они у каждого нормального офицера есть, и совершенно неважно, откуда они берутся. Так что всё тип-топ.

А та пуля у меня на полке в серванте хранится. Вместе с прочими сувенирами. Сморщенная и потемневшая, с вылезшим из оболочки стальным сердечником. Память-с. О том, как однажды чуть не пристрелил Вову Кузина. И (или?) самого себя.

НАСЧЁТ ВОВНУТРЬ

Раскинув в обе стороны торчащие из ограждения рубки горизонтальные рули, хищной могучей чёрной рыбиной лодка угрюмо вытянулась у Дальнего пирса. Распласталась. Между ней и пирсом – большой мощный плавкран, на гаке которого унылым серым фаллосом висит баллистическая ракета 3М40Л. Сходство усиливает красный колпак, надетый на астрокупол – самый кончик чёрного приборного отсека. Снизу к ней устремлены десятки внимательных глаз, поскольку это не действующий грузомакет, а боевая ракета. Ракету надо засунуть в шахту. На флагштоке лодки болтается «наш-мыслете» – мол, меньше ход возле меня, боезапас гружу. Да к ней и так никто не подойдёт, кому оно надо? Жизнь дороже.

Широко и просторно на ракетной палубе стратега. В футбол можно гонять. Только мячик сразу за борт улетит, да и игрокам следом за ним сверзиться запросто, ибо нет на ракетной палубе никаких поручней или лееров. Высота трёхэтажного дома, а внизу плавают льдины, и студёная камчатская вода лениво плещет по их неровным серобелым краям. Льдины неспешно дрейфуют в сторону кормы, а на одной из них, примерно в полукабельтове, вальяжно развалилась отъевшаяся нерпа. Она наблюдает процесс погрузки ракеты, хоть и не допущенная к секретному зрелищу, и ни один особист ей не помеха.

Как же ракета помещается в лодке, такая длинная? Непонятно. Кому непонятно? Нам непонятно. А нерпе понятно. Она сегодня за рыбёшкой уже ныряла и видела, что под водой лодка ещё больше, чем снаружи. Огромный чёрный кит с простирающимся за рубкой горбом ракетной палубы. На боках кита многочисленные коричневые раны: лодочная резина, чёрная упругая кожа кита, отвалилась там и тут, обнажив местами ржавый лёгкий корпус. Без неё лодка становится видимой и слышимой (хотя и с ней громыхает на весь океан), и пусть все знают – советский ядерный забор гордо плывёт, дракон о ста двенадцати головах.