В общем, аварийное освещение включилось чётко, но с трёхсекундной задержкой, во время которой произошёл грохот, звон и характерный шум, каким в кино сопровождается падение отрицательного героя с пятого этажа на обляпанный мокрой глиной танк с бубенцами. Всё это вот тут, рядом, за углом, поэтому все пошли смотреть – интересно же. И этот второго ранга тоже пошёл смотреть. Заходим за угол, а там в тусклом свете аварийных лампочек стоит… м-м… даже не знаю, как назвать. И сам весь белый, потёками, и вокруг него по палубе белая краска ПФ блестящим трёхметровым пятном. Такая шикарная античная статýя белого мрамора, свежая, прямо из рук Поликлета, только ростом метр шестьдесят. И в белой этой голове разлепляется ротовое отверстие:
– Тащ танвторанга, старший мастер мичман Ищук.
А этот в ответ, всем нам, и опять наставительно:
– Три секунды задержки – это много. Надо, чтоб аварийное освещение включалось быстрее. Сами видите. Перерегулируйте так, чтобы две секунды было. А лучше одна.
И пошёл на выход. Мы строго посмотрели на Ищука: мол, всё ясно? Перерегулируй на две секунды! А лучше на одну! И он сказал: «Есть!»
А потом заходит майор Шерешнин, весь такой старший инженер по технике безопасности (сокращённо – СИТБ), во второй сборочный зал, а там к переборке раскладная лестница прислонютая, составленная из двух; никто её внизу, конечно, не придерживает, а на самом её верху – военно-морской прапорщик Саня Горшков, тот ещё шалопай, с ведром краски и кисточкой. Красит типа.
– А ну, слазь!!!
Слез.
– Почему без страховки?! Кто так красит?! Мазня! Кисточку надо во как держать! И вот так, вот так... Понял? А ну, дай сюда ведро. Держи трап и смотри, как надо.
Где-нибудь в других войсках матросика бы послали красить, но в морских ядрёнутых в сборочный зал ещё далеко не всякого офицера пустят, так что нету у нас тут матросиков, всё сами, ага, всё сами...
Саня ботинком в одну ножку лестницы упёрся, голову задрал и смотрит, как матёрый военно-морской майор там наверху кисточкой мажет. Красиво, заметим, мажет. Профессионально.
И тут у него, у Сани, вдруг за спиной – звук открываемой двери и бодрый голос дежурного по залу:
– Тащ капитан второго ранга! Дежурный по залу номер два мичман Соловьёв!
Вот такие вот неожиданные заходы – и не кто-нибудь, а несвоевременный проверяющий из управления флота, с Владивостока. Недавно назначенный притом.
Саня инстинктивно поворачивается лицом к начальству и старательно вытягивается в струнку. Оставшаяся без упора лестница, разумеется, едет назад и вниз, с положенным грохотом падает, а за ней сверху и майор с ведром и кисточкой. Там падать есть откуда, метров восемь примерно. В итоге снова мы имеем античную статýю, только теперь уже цвета «слоновая кость». Не выпустившую из рук ведра и кисточки. Челюсть проверяющего отваливается в удивлении – всё ж не каждый день такое табло увидишь – потом с рёвом возвращается на место:
– А позвать сюда СИТБ!!!
На что матёрый майор ему встаёт и сообщает:
– Я уже здесь, – и, поставив ведро на пол, представляется: – Старший инженер по технике безопасности майор Шерешнин.
Вы бы видели глаза этого проверяющего. Непередаваемое выражение глаз, да.
Вообще лакокрасочная тема ну неисчерпаема просто. Как и гальюнная, кстати.
В Бечевинке как-то раз (ну, давно, я ещё розовощёким лейтенантом был) приказали нам на «зоне» покрасить сооружение номер три. Хо! Покрасить? Да нам только дай чем. Мы вам покрасим.
Замшелый старший прапор дядя Миша Смоленцев выкатил два барабана краски и уехал в штаб. Открыли – оттуда вонь несусветная. Эту жуткую серо-зелёную мазь, наверно, кто-то ещё с Русско-японской войны заныкал, сэкономил и к нам в Бечевинку подкинул, чтобы мы ею нашу «тройку» выкрасили. А «тройка» – это, по сути, обычный двухэтажный дом такой небольшой, наземное сооружение с перегрузочным залом и ещё кое-какой фигнёй внутри.
Вымазали за полдня. Ударно поработали. А сохло оно – ни много ни мало – ровно полгода. Потому что краска, видите ли, оказалась эпоксидная – к ней, знаете ли, отвердитель нужно было подмешать. И кто только потом ни пачкался об стенки «тройки»… какие только слова сограждане ни говорили. Включая старшего прапора дядю Мишу, который самым первым и вляпался. Тужурку выкинуть пришлось. А спустя полгода она вдруг сама вся взяла и высохла. Разом. Бямс! – и высохла. И отвалилась большими плоскими кусками. «Тройка» обратно стала некрасивая, и нам велели снова её покрасить, но уже в камуфляжную расцветку, пятнами.
Это, кстати, в то время мода такая была на противодействие иностранным техническим разведкам. Мы на бетонке между «тройкой» и «первым сараем» даже траву с цветочками рисовали – перевыполняли указания отдела маскировки флотилии. Высунув языки от старания. Совмещали тщательность с творческим подходом.