Макароны по-флотски

– А? Что? Анализы? – обитатели палаты игриво переглянулись. – А-а, анализы! Почему – «не сдали»? Сдали.

– Как – сдали? В лаборатории их нету.

– Нету? Да не может быть! Ребята, ну-ка, ну-ка... давайте смотреть... Мы же сдавали. Толик, ты чё, не отнёс? Как же ты мог, Толик? Ну-у... Толик!.. А ну, немедленно прекрати не отдавать девушке наши анализы!

Пока медсестрёнка непонимающе хлопала ресницами, пузатый кап-три Толик, старательно кряхтя, полез под койку и вытянул оттуда трёхлитровую банку с тёмно-жёлтой жидкостью. Жидкость игриво пенилась.

– Виноват, мужики! Забыл совсем! Игорь, на.

Игорь поставил банку на стол:

– Извините нас, пожалуйста. Вот.

– Как?.. А... вы... это... что ли все в одну банку? – хлоп-хлоп глазищами.

– Действительно, чё-т мы, мужики, переборщили... Ну как она такую тяжёлую банку понесёт?

– Давай сюда.

Игорь одним мощным глотком отпил добрых пол-литра и удовлетворённо крякнул.

Левой рукой блондинка схватилась за животик, а правой плотно прикрыла ровно очерченный помадой восхитительный рот. Где-то внутри неё что-то чвякнуло, булькнуло, побледневшие щёки очень сильно раздулись, и бедная девушка, словно Джек-Чёрная-Пуля, вылетела в коридор. Каблучки тревожно простучали, удаляясь.

В палате воцарилась тишина, которую вскоре нарушила фраза:

– М-да. Ладно. Чё там у нас, семь вторых? Я – пас...

– Вист. Кладёмся... У-у! И чё делать?

– Четыре козыря – три взятки, плюс марьяж, два туза и малка...

– А пошли-ка мы с тобой в бубу...

Через пять минут дверь палаты пинком открыл главврач с полковничьими погонами под халатом. Он был хмур и беспощаден.

– Та-ак... Вот что, геморройщики, гонорейщики и просто шланги.

Здесь вам не «Гамбринус», а я вам не цаца с медучилища. Ещё раз такая фигня повторится – сначала клизму со скипидаром, а потом вылетите у меня отсюда синими торпедами, поняли? Вместе с одеялами! И вместе с вашими анализами... Кстати, где они? Гм… это... А ну-ка, дайте пару глотков, а то жара, блин, просто сил нет лечить вас от всякой херни...

ЛАЙ КАРАУЛЬНОЙ СОБАКИ

У капитана третьего ранга Герасюто была кличка Гуинплен. Нет, рот был нормальный, и даже не кривой, не зашитый. Гуинплен – потому что часто и оригинально смеялся. Как правило, не вовремя. Мог заржать где угодно и с чего угодно: в автобусе, на совещании, на стрельбище и прямо возле ракеты, пугая стыковочный расчёт и инициируя боеголовки. Потому-то и приклеилось – сначала «Человек, который смеётся», а потом и просто «Гуинплен».

И не смех даже, а скорее этакий жуткий утробный звук, рождавшийся где-то в районе толстого кишечника, пронзительный, с клёкотом и переливами. Своим смехом он, наверно, как Соловей-разбойник, мог бы сшибать птиц на лету, но проверить это никак не удавалось: вороны всегда держались от Гуинплена на безопасной дистанции. В отличие от ворон, нам деваться было некуда, и приходилось всё время быть начеку, чтобы от внезапного хохота не получить эпилепсию. Во всяком случае, не один из нас бился головой обо всё, что угодно, шарахнувшись от неожиданных звуков над ухом – как будто саксофонист-любитель спьяну дует в старомодный сливной бачок «Эврика».

При всём при том – два высших образования, на редкость грамотный спец и надёжный офицер (нынче таких поискать). А вот поди ж ты… Супруга его испокон веков работала начальником санэпидстанции, гроза всего Вилючинска.

А тут ему надо было проверить караул. Приехал к охраняемому объекту и, в нарушение Устава, полез потихоньку в сторону постовой вышки – бдительность решил проверить, причём каким-нибудь неординарным способом, дабы загадать часовому задачку посложнее. А надо сказать, у нас в те времена на базе по старинке вокруг колючей проволоки на ночь ставили худющих караульных псов. Никто никогда не слышал их лая – мы были уверены, что любой диверсант сможет элементарно пройти мимо них на секретный объект с помощью куска заплесневелой колбасы. А тут вдруг – нате вам! – где-то в кустах, да притом совсем не там, где сидит наше голодное и тощее животное «собака», раздаётся разливистый и булькающий лай, потом злобное рычание, снова лай, а потом – душераздирающий вой, как по покойнику. Потом минутная пауза, и опять... и снова...

Часовой минут десять прислушивался, ухмыляясь, а затем, во время очередной паузы, громко эдак и говорит сам себе – но так, чтоб собака слышала:

– Лает, падла... Кажись, не наша лает. Наша на блокпосту сидит, шмат левее... Пристрелить с-суку, что ли?

Отстегнул потихоньку магазин и громко клацнул пустым затвором.

Примерно минуту собака не лаяла. Видимо, переваривала фразу часового. Потом снова тявкнула пару раз, но уже не так уверенно.

– Боишься, стерва? То-то. Вот токо гавкни у меня ещё разок – сразу очередь в жопу всажу.

Собака переместилась за бугорок, где её не смогли бы достать пули часового, и яростно залаяла опять.

– Да ладно, хрен с тобой... – часовой нажал кнопку на матюгальнике: – Караульное помещение! Докладывает часовой второго поста матрос Алтухов. Слышу лай дежурного по части капитана третьего ранга Герасюто...

ВАСЯТКИНА ГУБА