Махатма. Вольные фантазии из жизни самого неизвестного человека

Голод окружал Хавкина, как насущный воздух, как инфекция, от которой нельзя было наглухо отгородиться: голодные люди, голодные собаки, голодные вороватые обезьяны, скачущие по заборам и крышам. Сытыми выглядели обитатели кварталов Белого города и коровы, разгуливавшие беспрепятственно. Голод выкашивал куда больше людей, чем эпидемии, и не было вакцины, которая с ним справилась бы. Изобретатели – да, эти существовали с древних времён, и все они упёрлись лбом в каменную стену; неудача их постигла. Чтобы расправиться с голодом, следовало улучшить мир, и это оборачивалось непосильной задачей для честного человека. А медоречивые авантюристы и кривоглазые фанатики лишь ухудшали голодный мир, щедро заливая его своей и чужой кровью. Вальди проходил это в недавней молодости, в одесском подполье… Чудо, непостижимое чудо уберегло бы мир от голода и нелепых войн, а не индийский Национальный конгресс и не стреляющий подпольный социализм во главе с красивой Верой Фигнер по прозвищу «Вера-револьвер». Противостояние смертоносным эпидемиям – это индивидуальное сопротивление бывшего народовольца Владимира Хавкина несомненному злу, это его изнурительная борьба, в которой можно сложить голову, как его далёкие товарищи во дворе одесской тюрьмы, в верёвочной петле. Эта борьба не допускает никаких послаблений – ни для других, ни для себя. Связать руки семейными обязательствами, масляным буржуазным бытом означает отказ от прямой дороги к цели, которая не признаёт на свете ничего, кроме самой себя. Цели, движение к которой мучительно. Той животворной цели, которая, сверкая, взошла над горизонтом ещё в его одесской необузданной молодости и ни капли не изменилась за все эти годы. Приблизился ли он к ней, со своим шприцем и десятками тысяч привитых от смерти, хоть на шаг – кто ж определит: его цель не знает ни пространства, ни времени, не измеряется никаким стандартом. Десятки тысяч вакцинированы, сотни тысяч обережены от заразной погибели – и, в противовес его беспросветному труду, миллионы таких же за эти годы умерли от голода, болезней, были убиты в племенных междоусобицах. А цель всё висит, как и вчера, как и прежде, над океанским горизонтом, а Володя Хавкин всё плывёт и плывёт к ней на своей шаткой фелюке… Как всё это соотнести, как принять? Или в хаосе мироздания следует принимать всё, как есть, и не задаваться вопросами?

В непрерывном движении своей работы Вальди обнаруживал не удовлетворение, а холодный смысл жизни: ещё сто инъекций, ещё триста, четыреста… Он шёл, волокся лесными тропами от поселения к поселению, и мерцала ему надежда сквозь ядовитые заросли: остановить чуму. А нравственные ориентиры – улучшение горькой человеческой участи, победа над смертельной бедой, – освещавшие его дорогу, когда он сошёл на холерную землю Калькутты с пакетбота «Бенгалия», выцвели и остались за спиной. Теперь, спустя годы, сомнения коснулись его души, и вид представлялся ему несколько иным – с поправками.

На этот заповедный участок пути, утонувший не в зелёной чащобе джунглей, а в тёмных глубинах сознания, ни у кого не было доступа: Хавкин не желал, чтобы его потаённый мир, внутренний, открывался перед посторонними взглядами, как игрушечный ларчик. Наряду с другими это касалось и Анис. Она, надо сказать, проявляла нежный такт: никогда даже и не пыталась узнать о своём Вальди то, что он считал нужным оставить при себе – прежде всего, сомнения, неведомые юности, да и годам стремительного возмужания незнакомые тоже. А ближе к твёрдой зрелости, к четырём десяткам годов, сомнения уже бродят в душе, подобно бесприютным ходокам в тумане.

Тем временем границы эндемии растягивались. Выезды вакцинаторов из Бомбея в очаги, поражённые чумой, становились всё чаще, охват – шире. «Кинжальные» однодневки превратились теперь в многодневные, а то и четырёх-пятинедельные экспедиции. Хавкина редко видели в Бомбее дольше двух-трёх дней кряду – он исчезал в джунглях, и связь с ним была затруднена, иногда неустановима. Анис ездила с Вальди, а чаще отдельно от него, с тремя лабораторными ассистентами, собственноручно прививая жителей дальних деревень, сыпью разбросанных по лесам. Одна из таких поездок стала для неё последней.

Та деревушка, казалось бы, ничем не отличалась от других: два десятка плетёных из ветвей хижин, вытоптанная площадка посреди поселения, сырая стена джунглей подступает к околице. Здесь Анис намеревалась, управившись к вечеру с вакцинацией жителей, остаться на ночь, а наутро, погрузив оборудование и палатки на вьючных мулов, двигаться дальше – до ближайшего селения было часов шесть хода, а до конца экспедиции оставалось ещё три дня пути; потом можно будет возвращаться в Бомбей. За двенадцать дней непрерывной работы Анис и её люди устали и изнервничались: в деревнях их не встречали цветами, послушное ожидание чумной смерти доводило лесных жителей до отупения и полного безразличия к жизни.