Махмуд Эсамбаев

В это время у нас гостила одна эстрадная пара, муж с женой, они тоже собирались в Москву. Я отдала деньги этой паре, так как боялась, что Махмуд потеряет их. Когда приехали в Москву, эти двое прямо с вокзала скрылись со всеми деньгами.

Махмуд пошел в Большой театр, там работал сын бывшего главного балетмейстера Киргизского оперного театра Льва Михайловича Крамаревского, Андрей. Его мама в Киргизии была партнершей Махмуда. Они танцевали в сборных концертах перед началом сеанса в кинотеатре. Андрей был рад Махмуду, они пошли с ним домой. Там его встретили радушно, очень ему обрадовались. Это были прекрасные добрые, милые люди. У них была одна комната 17 квадратных метров. В общей квартире жили пять человек и стоял большой рояль. Махмуд на этом рояле спал. Жили они весело и во всем помогали гостю. Я выслала ему деньги.

Балетмейстер Грикурова начала ставить с Махмудом индийский танец «Золотой бог». Репетировал он с утра до позднего вечера в зале им. П. И. Чайковского. Мне во Фрунзе часто звонила Грикурова и говорила: «Я удивляюсь его работоспособности, он целыми днями репетирует».

У Крамаревских была талантливая, опытная художница по театральным костюмам. Она и сшила индийский костюм для Махмуда — бесплатно. Собрали пустые банки из-под конфитюра. Из них сделали «золотой» головной убор, украсили его бусами, стекляшками. Купить пришлось только материал. Колокольчики для ног кто-то подарил. К началу фестиваля и костюм, и танец были готовы.

Махмуд часто пел: «Хоть в кармане ни гроша, но поет моя душа». Это было действительно так. Он никогда не унывал.

Тамара Зейферт, солистка ансамбля танца Игоря Моисеева, поставила «Таджикский танец с ножами». «Испанский», как и костюм для него, он привез из Киргизии.

Перед самым началом фестиваля мы с дочкой приехали в Москву посмотреть и поддержать Махмуда. А у него грипп. Высокая температура. Через каждые три часа я ему колола пенициллин. К утру температура спала, но осталась большая слабость. Мы все же собрались и поехали на концерт. И он прекрасно станцевал!

Махмуд стал дважды лауреатом Всемирного фестиваля. Вскоре мы переехали жить в Грозный, но Киргизию не забывали. Там у нас прошли самые тяжелые и счастливые годы.

После фестиваля начались его сольные концерты, которые проходили с большим триумфом. Махмуд занялся своей программой, ему захотелось станцевать еврейский танец. Он созвонился с балетмейстером Якобсоном, тот дал свое согласие, и мы поехали в Ленинград. Я была на всех репетициях мужа.

Оба были талантливы, вспыльчивы и часто спорили насчет постановки. Я была их сдерживающим центром. Якобсон говорил: «Махмуд, ты же не еврей, ты не знаешь специфику так, как я». А Махмуд ему отвечал: «Но у меня много друзей евреев, я часто бывал на еврейских свадьбах, люблю петь по-еврейски», — и начинал петь. Якобсон улыбался, и они мирились.

Когда заканчивалась репетиция, это были любящие друзья. Якобсон мне говорил: «Ниночка, мне очень трудно с ним работать, а тебе, наверное, трудно с ним жить. Я бы никому не простил такого, но я терплю, потому что он талантище, и я его очень люблю». Мы с Якобсоном очень дружили, он часто бывал вечерами у нас в гостинице, мы бывали у него дома.

Борис Эйфман ставил Махмуду «Цыганский танец». Часто репетировали в гостинице «Октябрьская», где мы всегда останавливались в одном и том же люксе. Как-то ночью просыпаюсь, вижу — Махмуд напевает мелодию из цыганского танца и, лежа в постели, делает руками танцевальные движения. Я понаблюдала за ним, потом говорю: «Миша (его так все в Киргизии называли), ты можешь хоть ночью отдыхать?» Он мне отвечает: «Это мой отдых- Это моя жизнь». Тогда я ему говорю: «Миша, ты все время думаешь о танцах, о работе, о своих друзьях. А о нас с дочкой ты, наверное, не думаешь?» А он мне отвечает: «Ты и моя доченька всегда у меня в сердце, и никогда, ни на минуту я о вас не забываю. Но без работы, без друзей я не смогу жить, и воспринимай меня таким, каким родился — я всё равно не изменюсь».

Я видела всё это и понимала, что не надо пытаться его переделывать. Актер — человек сложный, своеобразный. Чтобы его творчество жило, процветало — надо его воспринимать таким, какой он есть.

Поэтому вмешивалась осторожно, и он ко мне всегда прислушивался, в особенности когда делал новую программу. Я присутствовала на всех репетициях. Он говорил: «Приходи на концерт, посмотри, что надо убрать, как звучит из зала оркестр, как ведет программу ведущая». Все мои замечания учитывались.

Его работоспособности и любви к своему творчеству не было предела. Всему этому он отдавался, не жалея сил и времени. Наша жизнь была связана с его жизнью, его работой, с его творчеством. Дома всегда было шумно, постоянно приходили друзья, товарищи, знакомые и незнакомые. Ему было хорошо и нам неплохо, потому что он любил дом и нас. Мы с дочкой ему во всем помогали.