Махмуд Эсамбаев

Когда мы встречаемся со Стеллой, она снова и снова вспоминает своего отца:

«Все говорят, что папа выдающийся общественный деятель. А для меня он был выдающимся талантливым отцом. Он был идеальный отец. С того момента, как я увидела лицо своего отца, я почувствовала такую доброту, такую ласку к себе, что всю жизнь купалась, как в лепестках розы.

Я такая счастливая дочь. Никогда он даже косо на меня не посмотрел. Я только слышала: «Доча, Стеллочка». Когда у него было плохое настроение, нужно было сказать только одно слово «Стелла». И тут же у него появлялась улыбка. Он был идеальный отец, и его потеря для меня большая трагедия».

Эта фотография, к счастью, уцелела, но сколько же бесценных свидетельств великой жизни погибло безвозвратно!

К великому сожалению, рукописи все-таки горят. И если не всё, что напоминает людям о гениальном танцоре, было проглочено жадным пламенем войны и нашим буйным беспощадным временем, если что-то удалось спасти, то благодарить за это нужно друзей и близких и прежде всего Стеллу — президента благотворительного фонда имени М. Эсамбаева, девиз которого «Доброта спасет мир».

Вспоминает жена Эсамбаева Нина Аркадьевна:

«Мы встретились с Махмудом в Киргизии, в городе Фрунзе (Бишкеке). Там мы поженились, у нас родилась дочь Стелла.

Махмуд работал в оперном театре, а я училась в мединституте. Это были тяжелые послевоенные годы, но мы были молоды и никогда не унывали. Жили вначале на частной квартире, а потом Махмуду дали ордер.

Когда мы пришли смотреть новое жилище, там сидела женщина и плакала. Звали ее Лида, и работала она осветителем в театре. Махмуд ее спросил, почему она плачет. «Здесь жил театральный художник Арефьев, а я жила у него и во всем ему помогала — он был одиноким. А теперь он переехал в Москву», — отвечала Лида. Мы стали ее успокаивать, а потом Махмуд мне говорит: «Нина! Ты побудь с Лидой, я скоро вернусь». Он быстро вернулся с двумя ордерами на квартиру — ей и нам.

В этой квартире не было никаких подсобных помещений, в одной комнате — спальня, кухня, столовая и, кроме нас троих, всегда были гости. И так мы прожили десять лет. Лида от нас отделилась шкафом и ковром. На шкафу висели сковородки. Мы проходили через ее комнату, и когда поздно ночью от нас уходили гости, обязательно кто-нибудь задевал их и они падали на голову. Лида, конечно, просыпалась, но мы никогда не ссорились, жили дружно.

Квартира находилась рядом с театром, нас отделяла лишь стена. К нам на обед часто приходили его коллеги. У меня всегда были наготове пирожки, блинчики, оладьи. Иногда друзья кричали, проходя мимо: «Нина, пирожки есть?» — и я передавала горячие пирожки в окно. Тогда всем жилось трудно, но люди старались помочь друг другу.

Часто ходили в ресторан. Тогда это было доступно, брали что-нибудь легкое, недорогое. Там всегда было очень много знакомых. Весь вечер друзья танцевали, и всем было весело.

Вот как-то идем мы с Махмудом из ресторана — уже поздно, два часа ночи. И нам встречается рабочий сцены — грустный, бедно одетый. Махмуд у него спросил: «Завтра Первое мая, в чем ты пойдешь на демонстрацию?» — А он говорит: «Надену белую рубашку и пойду, а брюк новых у меня нету».

Махмуд потащил его домой. Я было напомнила ему: «Махмуд, там ведь Стелла спит». Он говорит: «Мы потихоньку, свет большой зажигать не будем». Махмуд одел его во всё новое. Тому было очень неудобно. Я ему посоветовала: «Бери, Махмуд делает это от души».

Когда гость ушел, я упрекнула Махмуда: «Почему ты отдал ему совсем новый костюм?» А он мне в ответ: «У меня будет еще много костюмов, а у него — не знаю когда. Ты представляешь, какой у него завтра будет праздник!»

Когда на другой день 1 мая мы всей семьей встретили этого рабочего на демонстрации, он шел веселый, подтянутый, — совсем другой человек. Махмуд мне говорит: «Видишь, как человеку мало надо. И нам приятно, и ему хорошо. Давай всегда будем радоваться и радовать тех, кому это очень надо».

Махмуд в Киргизии носил шляпу, и она ему очень шла. Шляпа была одна ко всем костюмам, но всегда была под цвет. К белому костюму он натирал ее пудрой «Белый лебедь», к розово-коричневому — пудрой «Рашель», к голубому — белой пудрой, смешанной с синькой, к коричневому — порошком из толченого кирпича.

Это была сложная процедура.

Когда его спрашивали: «Махмуд, сколько у тебя шляп?» — он отвечал честно: «Всего одна», и щелчком ударял по полям шляпы. Пудра облаком разлеталась вокруг. «Ну и выдумщик ты», — восхищались друзья.

Он всегда был элегантен, подтянут. Мне кажется, что ему очень помогла работа в Пятигорской оперетте…

Как-то приходит Махмуд домой и говорит: «Нина, ты знаешь, что скоро в Москве будет Всемирный фестиваль молодежи и студентов? Это большой шанс для меня. Надо поставить новые танцы, сшить к ним костюмы. Но я знаю, у нас на это нет средств». Я ему в ответ: «Махмуд, ты обязательно поедешь на фестиваль, у нас есть два новых ковра и финская швейная машинка».

Всё это мы продали и собрали деньги на дорогу.