Махмуд Эсамбаев

Если вы приедете в эти сказочно красивые места, где из всех видов транспорта известны только ишаки и самолеты, поймете, что это танец не внешних эффектов, а целомудренного, благородного содержания. Чем стремится наш танцор поразить в лезгинке? Не внешними трюками, не вращением на коленях, не диким оскалом зубов, не демонстрацией неукротимого темперамента. Нет. Элегантность, грация, благородство осанки, совершенное владение своей пластикой — вот что такое наша лезгинка.

Танцор становится на пальцы, точно вырастая и окидывая взглядом близлежащие горы. Он летит бесшумно и крылато, словно рассказывая о преклонении пред своей избранницей. Парень и девушка танцуют, не касаясь друг друга, глаза девушки всё время опущены, но зато в тот единственный раз, когда она поднимает взгляд на партнера, вас поражает лучистая глубина этого взгляда.

В лезгинке собрались все лучшие, самые дорогие мне свойства народа.

Вот почему каждый свой концерт я открываю чечено-ингушской лезгинкой. Вот почему я учусь танцевать этот танец у народа. Вот почему я бываю особенно счастлив, когда старики говорят мне: «Ты танцуешь, как танцуют у нас в народе».

На вопрос, кто мой учитель, я, не задумываясь, отвечу — народ. Актерская судьба не баловала меня встречами с профессиональными педагогами. И если мне удалось чего-то достигнуть, низкий поклон за это народу — у него я учился видеть и понимать жизнь, претворять ее в искусство, у него учился мыслить и чувствовать в танце.

И нет ничего более естественного, чем желание отблагодарить народ, отплатить своему народу за науку, отплатить своей работой, своим искусством.

Конечно, когда ребенком я каждое утро угонял в горы стадо, я не думал о миссии художника, о призвании и прочих «высоких предметах», о каких думают зрелые люди. Тогда мне просто хотелось танцевать. Это безудержное пламенное желание заставило меня решиться на побег в Москву, откуда меня скоро водворили домой. Но непреходящее пламенное желание преследовало меня даже во время самых прозаических занятий. В булочной, куда меня отдал на выучку отец, я самые будничные дела превращал в танцевальные представления и наслаждался своим первым актерским успехом у тех, кто работал рядом со мной. Пламенное желание привело меня, наконец, в оперный театр, где мне довелось работать около шестнадцати лет.

Я вернулся к себе на родину, в город Грозный. Здесь у меня созрело решение обратиться к народному танцевальному творчеству. Но я обманул бы читателя, сказав, что безбоязненно взялся за новое дело. Конечно, было страшновато.

Итак, оставив академическую оперу, я двинулся в трудный и полный неожиданностей путь. Трудный оттого, что ведь никакой традиции сольного исполнения танцев разных национальностей у нас не существовало. Здесь, на эстраде, номер занимает от минуты до четверти часа. Танцовщик находится один на один с залом, и он должен, совместив в себе исполнителя, режиссера, постановщика, внятно, последовательно рассказать о жизни своего героя и вместить эту жизнь в самый краткий «хронометраж» номера. Такая краткость рассказа требует точности в сохранении рисунка танца, безукоризненной логики актерской работы, абсолютного чувства меры. И, главное, отношения к танцу, как к истории человеческого характера.

Этому человеческому исполнению каждого танца и следует учиться у народа. Танец любого народа выражает его самые характерные, самые высокие и прекрасные черты. Поэтому мне дороги и танцы моей родины, и танцы, созданные в других странах. Поэтому я знаю, что профессиональной школы танцовщику мало. Его школой должна быть жизнь.

Если бы меня попросили рассказать о моих любимых номерах, моих планах на будущее, о моих поездках, — о чем бы ни зашла речь, любой танец для меня неотъемлем от конкретных, живых впечатлений действительности. Они могут быть самыми разными, эти впечатления, — от воспоминаний детства и юности до знакомства с творчеством выдающихся танцовщиков современности, от встреч с колхозниками, перед которыми я танцую во время поездок по стране, до сотрудничества с зарубежными хореографами, о которых я храню теплую благодарную память. Но всё, что приходится пережить и увидеть, всё, что поражает глаз и воображение, неизбежно прямо или косвенно скажется в творчестве. Это закон, проверенный на личном опыте.

Вы спросите — ну, какая может быть связь с жизнью в таком, скажем, древнем танце, как воинственный таджикский танец с ножами? Формально — никакой. Фактически — самая очевидная. Каждый раз, когда я изображаю этот героический поединок со смертью, эту балладу о воинской доблести, я вспоминаю годы войны, когда я был в одной из наших гвардейских стрелковых дивизий. Героизм и простота окружавших меня людей, их готовность в любую минуту отдать жизнь за свои идеалы до сих пор живы в моей душе и до сих пор помогают мне наполнить старинный танец дыханием современности.