Махмуд Эсамбаев

Для меня узнать народ — значит узнать его танец, рожденный выдумкой, изобретательностью, воображением, разумом народа. Танцы, которые издревле живут в народе и создаются сегодня, — подлинная энциклопедия жизни. В каком бы далеком краю вы ни оказались, как бы далеко ни занесла вас судьба, взглянув на танцы народа, вы живо почувствуете склад жизни обитателей этой страны, их горе и радости, их мечты и надежды, существо их национального характера. И как бы различны ни были танцы народов мира, сквозь бесконечное многообразие красок, приемов, особенностей исполнения вы ощущаете глубокое духовное родство хореографии, рожденной на разных широтах.

Чего хочет народ, где бы он ни жил? Конечно, мира, конечно, счастья, конечно, светлых трудов и светлой любви — таков интернациональный смысл народного танцевального творчества. Свойственная всем танцам человечность мыслей и эмоций особенно близка и понятна нам, советским людям. Танец — искусство радости: поэтому ему так привольно дышится, так отлично живется на нашей земле.

Вот почему всякий раз, когда я думаю о танце, мои профессиональные размышления неизменно переплетаются с мыслями о нашей сегодняшней жизни. Я думаю о своих соотечественниках — народе Чечено-Ингушетии. Я думаю о том подъеме, который царит сейчас в любом, самом отдаленном крае нашей земли. И понимаю, что этот подъем во всех областях жизни — научный, индустриальный художественный — не может не принести самых замечательных плодов и в сфере искусства танца. Я думаю о гастролях, которые уже прошли и которые еще предстоят, и испытываю огромное волнение.

Волнение и радость. Волнение от того, что огромна ответственность каждого из нас перед народом. Радость от того, что твое искусство нужно людям, что оно несет им идеи мира, добра, справедливости, что искусство танца помогает людям лучше узнать друг друга, лучше понять неповторимые особенности каждой нации.

Если мы попытаемся совершить экскурс в историю танца, то увидим, что под знойными небесами юга и среди ледяных просторов севера танец зародился примерно в одно и то же время — в глубокой древности. У всех народов танец, первоначально связанный с религиозными обрядами и верованиями, стал интереснейшей и богатейшей в своих возможностях первоначальной формой театрального представления — недаром до сих пор охотничьи и трудовые, любовные и воинственные пляски самых различных народов поражают драматической логикой, осмысленностью и абсолютной ясностью содержания. И по сей день народ хранит и пополняет бесценные сокровища своего танцевального творчества.

Отчего мне с детства страстно хотелось танцевать? Отчего, несмотря на отчаянное сопротивление отца, угрозы и побои, несмотря на отсутствие преподавателей, я всей душой, всем сердцем тянулся к этому искусству? Не потому, что оно поражало своей эффектностью, — и сегодня для меня эффект сам по себе ничего не значит и ничего не решает в танце. Оттого, что я, видимо, подсознательно ощутил сразу волшебную связь народного танца с жизнью.

Я не мог бы сказать, что резче запомнилось из первых лет жизни — цветущие луга родного аула Старые Атаги, полет орлов над снежными вершинами или крылатая, величавая поступь нашей лезгинки. Я не мог бы сказать, что раньше врезалось в мою память — шум и пение горных рек или ритмически-чеканные звуки дойр и пение наших стариков. Я не могу сказать, что больше поражало меня — плавное движение прозрачных облаков в синих небесах или неслышные движения девушек-чеченок в их изукрашенных золотом воздушных костюмах. Впечатления моего детства неотделимы от танца.

Танец в крови нашего народа. Приезжайте в любое селение Чечено-Ингушетии. Заходите в любой дом — там много радости и много детей. Выберете самого маленького, еще не начавшего ходить. Его еще держит мать, но стоит ему услышать ритм лезгинки, как его крошечные руки принимают точное положение, характерное для этого танца. И только наш ребенок сделает первый шаг, он начинает учиться движениям национальных танцев.

Если же вы послушаете рассказы наших стариков, вы живо представите себе, как танцевали лезгинку полвека назад. На поясах танцоров были подвешены специальные украшения — нанизанные на нить бараньи косточки — «альчики». Они висели рядами, подвесок по десять. И ход танцоров был так грациозен, четок и строг, что, едва покачиваясь, подвески ни разу не задевали друг друга. И наконец, зрители, покоренные ловкостью плясуна, кричали: «Танцуй без альчиков», что означало переход к следующей, быстрой части танца, когда альчики начинали постукивать в такт движениям.

Чечено-ингушская лезгинка всегда поражала меня удивительной сдержанностью и внутренней красотой, артистизмом. Такой она сохранилась и сегодня в высокогорных аулах.