Махмуд Эсамбаев

Много позже (Алисултан жил долго) он все-таки убедился, что его сын при помощи своих чудесных танцев добился признания не только среди чеченцев, но и среди других народов СССР и даже всего мира, а слава его так велика, что подобного не смог бы добиться даже самый ученый и мудрый судья. Только тогда, под самый конец жизни, старый партизан успокоился.

Алисултан умер счастливым, потому что полностью поверил в выдающийся талант своего сына и не только поверил, но и начал искренне гордиться им.

Для Махмуда это отцовское признание было великой радостью.

Кстати, я прекрасно понимаю Махмуда, потому что таким же упрямым и властным человеком был мой отец, который, как и Алисултан, прожил больше ста лет. Махмуд хорошо знал моего отца. Они очень любили, сидя на лавочке под окном, беседовать на серьезные и даже философские (о жизни и смерти, добре и зле) темы.

Как-то накануне столетия я спросил отца, что ему подарить на его замечательный праздник. Тут ведь не отделаешься чем-то заурядным. Тогда мой столетний папочка сильно удивил меня.

— Что тебе подарить, отец? — спросил я.

— Подари мне коня, — ответил он. — Только не какую-нибудь сонную клячу, а хорошего резвого коня.

— Зачем тебе конь? — удивился я и представил себе нелепую картину — столетнего мужчину на резвом коне.

— Как зачем?! К сестрам мне надо поехать, к детям, столько уже лет ни у кого из них не был. На хорошей, резвой лошадке я их всех навестить смогу.

Надо сказать, что, кроме прочего, в советские времена делать такие дорогие подарки было не принято. Считалось, что таким образом человек как бы заносится перед земляками. Но я подумал: «Сто лет все-таки! Нельзя обижать человека!»

— Хорошо, отец, — сказал я. — Куплю тебе лошадь.

И тут мама…

У нас, вайнахов, женщины в мужских разговорах не участвуют, по традиции такое не принято. Однако это вовсе не значит, что они этих разговоров не слушают. Слушают, и очень внимательно.

Как только я пообещал купить коня, мама выскочила с кухни и решительно подошла к нам.

Мама у нас маленькая, отцу чуть выше плеча, и худенькая, как девочка.

Она встала перед отцом, уперши в бока кулачки, и грозно спросила:

— Это какая еще резвая лошадь тебе понадобилась на старости лет?!

Потом повернулась ко мне:

— Не вздумай покупать лошадь! Это что же, я должна буду сажать его на этого коня, а потом еще и снимать?

Махмуд потом до слез смеялся, когда показывал, как она, маленькая, точно подросток, сердито и очень выразительно показывала, как будет сажать и снимать с коня своего столетнего, да при этом еще такого большого и тяжелого мужа.

Отец тоже почувствовал курьезность ситуации и, улыбнувшись, пожаловался нам:

— Вы только посмотрите, кажется, эта женщина и правда собирается сажать меня на коня?

Однако мама шутить не думала и спросила меня:

— Ты что, не понимаешь, отец наш уже немолодой джигит! Что ты будешь потом говорить, если он упадет с коня и разобьется? Никаких лошадей не будет! Понятно? Это я вам сказала!

Вопрос был решен.

По правде говоря, в душе я почувствовал облегчение. Во-первых, действительно не следует столетнему джигиту скакать на горячем коне. Мама права — такая поездка может плохо кончиться. Да и ни к чему давать повод недоброжелателям говорить: смотрите-ка, какие богатые, коня старику купили! Я был тогда партийным работником, и мне не хотелось таким вот образом выделяться среди знающих меня людей.

Вот так мы с Махмудом и жили в наших семьях с нашими женами, детьми и стариками. Какое же это было счастливое время!»

Глава вторая КРОВНАЯ МЕСТЬ

Этот танец начал складываться в душе Махмуда давно, еще в детстве. Первые наметки появились после памятной драки на школьном дворе, когда так и не простивший своего поражения трусоватый турпал Мухади с несколькими приятелями напал на одинокого Махмуда и… заставил-таки его вытащить из ножен острый пастуший нож.

Махмуд на всю жизнь запомнил, как багровая волна ярости взметнулась в его душе и затмила разум.

Да, он хотел… он даже мог убить своего обидчика! И тогда… тогда он превратился бы в изгоя, вынужденного всю оставшуюся жизнь спасаться от неотступной мести, которая бы везде и всюду преследовала его. Хотя Махмуд был тогда еще ребенком, он почувствовал всё отчаяние, понял весь темный ужас такой жизни.

Второе ощущение танца промелькнуло при чтении любимой поэмы Лермонтова «Мцыри».

Все-таки нельзя говорить, что школа ничего ему не дала. Дала! И даже очень много! Не будь школы, не появился бы в жизни Махмуда верный друг и брат — безумно храбрый, гордый и бесконечно несчастный юноша Мцыри.

Великую поэму Лермонтова Махмуд знал наизусть. Когда ему было плохо или очень грустно, он начинал медленно читать про себя: