Махмуд Эсамбаев

Как-то очень хорошо всё вспомнилось, буквально до мелочей.

Перед самым перерывом Глаша уронила папку, которая была у нее в руках. Я наклонился, поднял папку и подал ей. Вся группа остановилась. Оператор продолжал снимать, получился неожиданный средний план, и Махмуд выдвинулся вперед, видимо, ему очень хотелось попасть в кадр.

Иван Александрович Пырьев, стоявший возле камеры, строго сказал ему: «Молодой человек, вы не очень-то высовывайтесь, это нарушает картину. Как-то искусственно, нежизненно получается. Вас, между прочим, и так хорошо видно».

Потом был объявлен перерыв. И мне как-то очень пить захотелось, а я был в съемочной одежде, в которой, конечно, денег не было, они остались в моем обычном костюме. А тут поблизости, как назло, продавали ситро в бутылках. Я даже ругнулся с досады. Махмуд был рядом, он сразу всё понял, сбегал и купил две бутылки, одну мне, одну себе.

— Сколько стоит бутылка? — спросил я его.

— Тридцать копеек, — ответил Махмуд.

— Когда вернемся в раздевалку, я отдам.

— И не надо ничего отдавать, — отозвался Махмуд, широко улыбаясь, — лучше оставайтесь моим должником навсегда…

Так ведь и получилось, что когда я переоделся, Махмуда поблизости не было. Так я и правда остался его должником.

Вот такой случай удивительный, и тут ничего не придумано. Можно сейчас посмотреть фильм «Свинарка и пастух» и увидеть там Махмуда в массовке. Иван Александрович Пырьев был прав, когда сказал, что его хорошо видно в кадре.

И вот потом, через много лет, когда мы как бы снова познакомились, Махмуд напомнил мне тот эпизод и сказал:

— Володя, ты мне должен тридцать копеек! А так как прошло много лет и наросли очень большие проценты, то ты уже не сможешь расплатиться и останешься теперь моим должником на всю жизнь!

Я не возражал.

А ведь если подумать, то он мне, да и всем людям, столько хорошего и доброго сделал, что все мы навсегда остались его должниками…»

С тех пор прошло много лет. О столице, где Махмуд хорошо узнал и запомнил Курский вокзал и ВДНХ, он вспоминал редко. До поры до времени…

Но вот теперь, будучи уже признанным солистом театра оперы и балета во Фрунзе, Махмуд как-то вдруг понял, что ему позарез нужно снова попасть в Москву.

Это стало настолько ясно, что не нужно было даже обсуждать. В театре он возьмет отпуск за свой счет, отцу и Нине скажет, что уезжает на гастроли — они к таким его отлучкам давно привыкли.

Он даже толком не знал, что будет делать в Москве. Ну, не пойдет же он, в самом деле, наниматься солистом в балетную труппу Большого театра?! А почему? Может, и пойдет. В свое время такие штуки у него получались вполне успешно.

Но все-таки не это главное. Прежде чем устраиваться куда-то, Махмуду нужно было посмотреть, как танцуют в Москве, как ставят балеты, как выступают в концертах… и как на фоне всего этого столичного богатства, блеска и разнообразия будет выглядеть он сам — пока мало кому известный и немолодой (за тридцать уже) премьер Киргизского государственного театра оперы и балета.

Тут, как нарочно, подвернулись скороспелые друзья-москвичи. Муж и жена, которые готовы были взять его в столицу, на какое-то время поселить у себя дома и даже дать работу в собственной концертной группе.

Махмуд поверил (ему очень хотелось верить), и они поехали.

С первых минут поездки московская пара начала выяснять отношения, причем чем ближе поезд подъезжал к столице, тем эти семейные разборки становились все яростнее и нередко переходили в откровенную драку. Махмуд уже понял, что попал в плохую компанию. Окончательно убедиться в этом ему пришлось, когда поезд под торжественные звуки гимна СССР подъехал к платформе Курского вокзала Москвы.

Едва ступив на платформу, его новые друзья и коллеги, даже не попрощавшись, разбежались в разные стороны. Махмуд остался стоять с маленьким чемоданом и авоськой в руках. В чемоданчике лежали скромное имущество балетного танцора и кастаньеты — главная ценность. В авоське кое-какая еда, приготовленная Ниной, которую не успели доесть его буйные попутчики. Особенно плохо было то, что лихая парочка унесла и его деньги, которые жена Нина отдала им, опасаясь, что рассеянный Махмуд их потеряет.

Вот и потерял — остался один на вокзале, без копейки.

Нынешнее положение его было немногим лучше, чем во время первого (такого, кажется, давнего) посещения столицы.

До Большого театра он дошел пешком и присел тут на лавочку рядом с чудесной клумбой, на которой цвели громадные трагически-красные тюльпаны. Главным магнитом для него был, конечно, театр.

Махмуд просто сидел и смотрел. Вот оно, это чудо, которое необоримо влекло его к себе сквозь пространство и время!

Наступила ночь.

Что делать, куда пойти?

Не устраиваться же на ночлег на лавочке в сквере у Большого!

Именно в это время Махмуда случайно (или это судьба?) встретил вышедший из театра Андрей, сын главного балетмейстера Льва Михайловича Крамаревского, с которым Махмуд много лет работал во Фрунзе…

Так началась жизнь Махмуда в Москве — в крошечной квартирке друга.