Макс Хавелаар

Читатель, наверно, полюбопытствует, как я вел себя на последнем вечере и подобрал ли я компанию для игры? На последнем вечере я не был вовсе. Произошли удивительные события: я поехал в Дриберген с моей женой и Марией. Мой тесть, старый Ласт, сын первого Ласта (когда Мейеры еще участвовали в деле; но они уже давно вышли из него), не раз говорил, что хотел бы повидать мою жену и Марию. В этот день была хорошая погода, и страх перед любовной историей, которою пригрозил Штерн, заставил меня вдруг вспомнить о приглашении. Я поговорил о нем с нашим бухгалтером; он человек опытный и по зрелом размышлении посоветовал мне еще раз обдумать это дело. Я последовал его совету. Уже на следующий день я убедился, насколько мудр был этот совет, ибо ночью мне пришло в голову, что лучше всего будет отложить решение до пятницы. Короче говоря, после зрелого и всестороннего рассмотрения вопроса оказалось много оснований за поездку, но много и против.

Мы отправились в субботу в полдень и возвратились в понедельник утром. Я не стал бы рассказывать так подробно о путешествии, если бы оно не имело прямого отношения к моей книге; во-первых, я очень хотел бы, чтобы вы знали, почему я не протестую против тех глупостей, которые Штерн, наверное, опять выкопал в последнее воскресенье (что это за история о человеке, который должен был слышать что-то, когда он уже умер? Мария говорила о ней, а Марии рассказали Роземейеры, те, что торгуют сахаром); во-вторых, я теперь уже совершенно убежден, что разговоры о бедности и непорядках в Ост-Индии — чистейшая ложь. Как видите, путешествия способствуют основательному изучению вопроса.

Дело в том, что в субботу вечером мой тесть принял приглашение одного господина, который прежде служил резидентом в Ост-Индии, а теперь живет в большом имении. Мы его посетили, и я, право же, не могу нахвалиться его любезным приемом.

Он послал за нами свою карету, и кучер был в красной ливрее. Правда, погода стояла еще холодная, и мы не смогли осмотреть имение, которое летом должно быть великолепным, но самый дом не оставлял желать ничего лучшего. В нем имелось все, что делает жизнь приятной: бильярдный зал, библиотечный зал, оранжерея из стекла и железа, а на серебряной жердочке сидел какаду. Я никогда не видал ничего подобного. Я тотчас же подумал о том, что хорошее поведение всегда влечет за собою награду. Совершенно ясно, что человек этот не бездельничал, ибо у него имелось целых три ордена, прекрасное имение и, кроме того, еще дом в Амстердаме. За ужином подавали в изобилии трюфеля, а слуги были одеты в такие же красные ливреи, как кучер.

Поскольку индийские дела меня очень интересуют в связи с кофе, то я и завел об этом разговор, и очень скоро понял, на чьей стороне правда. Резидент рассказал, что в Индии у него все шло отлично и что в слухах о недовольстве местного населения нет ни слова правды. Я завел речь о Шальмане. Наш хозяин его знал, и притом с весьма неблагоприятной стороны. Он уверял меня, что власти очень хорошо сделали, уволив его, так как это вечно недовольный человек, который все критикует. Кроме того, в его собственном поведении много предосудительного. Он неоднократно соблазнял девушек и приводил их затем в дом к своей жене. К тому же он не платил долгов, а это очень неприлично. Так как я знал из прочитанного мной письма, насколько обоснованно было это обвинение, я порадовался, лишний раз убедившись, что правильно во всем разобрался, и остался собою очень доволен. Этим-то я и известен у своей колонны на бирже — то есть своими всегда правильными суждениями.

Резидент и его жена — милые, сердечные люди. Они много рассказывали нам о своем образе жизни в Ост-Индии. Там, по-видимому, очень хорошо. Они сказали, что их имение у Дрибергена составляет по площади не менее половины их «усадьбы» на Яве и что требовалось около ста человек для содержания ее в порядке, но — и вот доказательство, насколько их любили! — эти люди делали все совершенно даром, только из преданности к ним. Кроме того, хозяева рассказали, что, уезжая оттуда, выручили от продажи своей мебели в десять раз больше ее стоимости, так как туземные главари очень охотно покупали мебель на память о резиденте, который был к ним так добр; я после передал это Штерну, но тот утверждал, будто все это происходило по принуждению, и хотел доказать правильность своих слов на основании бумаг Шальмана. Но я ему сказал, что Шальман клеветник, что он соблазнял девушек, как тот молодой немец, что служил у Бюсселинка и Ватермана, что я не придаю никакой цены его суждениям, так как теперь слышал от самого резидента, как обстоят дела, и поэтому не собираюсь ничему учиться у Шальмана.