Макс Хавелаар

Что я в жизни не вкусил!

Пред тобой когда предстану,

Завершивши путь земной,

Ты, господь, яви мне милость:

Дай мне, дай... вкусить покой!

Ту молитву не решаюсь

Сотворить я до конца:

О другом просить я должен

Вседержителя-творца:

Нет, господь, еще мне рано

Сном покоя засыпать.

Всеблагой, мне дай сначала

Вновь мою увидеть мать![18]

Глава четвертая

Прежде чем вести дальше рассказ, должен сообщить вам, что приехал молодой Штерн. Юноша он воспитанный, способный и трудолюбивый, но, кажется, немного мечтатель. Моей Марии тринадцать лет. Одевается он очень прилично. Я посадил его за копировальную книгу, — пусть поупражняется в голландском слоге. С нетерпением жду заказов от Людвига Штерна. Мария свяжет для него пару туфель... то есть я хочу сказать — для молодого Штерна. Бюсселинк и Ватерман остались ни с чем. Порядочный маклер не переманивает клиентов, поверьте мне.

На следующий день после вечера у Роземейеров (сахарные операции) я позвал Фрица и велел ему принести пакет Шальмана. Да будет тебе, читатель, известно, что в семье я очень строг в вопросах религии и нравственности. На вечере же у Роземейеров, когда Фриц декламировал, как раз в ту минуту, когда я очистил первую грушу, я прочитал на лице одной из девушек, что в стихотворении есть что-то не совсем приличное. Сам я, конечно, не слушал этого вздора, но заметил, что Бетси искрошила свой хлебец, и этого мне было достаточно. Ты сейчас увидишь, читатель, что имеешь дело с человеком; который знает, что такое жизнь. Я велел Фрицу дать мне вчерашнее стихотворение и очень скоро нашел то место, которое заставило Бетси искрошить хлебец. В этом месте говорится о ребенке, который лежит на груди у матери, — это еще кое-как допустимо, но дальше говорится: «Она меня носила в чреве». Я нашел, что это нехорошо, то есть не следовало бы об этом говорить; моя жена согласилась со мной. Марии тринадцать лет. У меня в доме, правда, не в ходу сказки о том, что дети рождаются из кочана капусты, но все же я нахожу непристойным называть такие вещи их именами, потому что нравственность для меня на первом плане. Я заставил Фрица, который знал это стихотворение наизусть, обещать мне, что он его никогда не будет декламировать, во всяком случае не раньше, чем станет членом «Доктрины»[19], где нет молодых девушек, а затем спрятал его в ящик письменного стола, — я имею в виду стихотворение. Но я обязан был убедиться, нет ли в пакете еще чего-нибудь, что могло бы вызвать сомнения в отношении пристойности. Я стал перебирать бумаги. Всего прочитать я не мог, потому что там были рукописи на языках, мне неизвестных, но среди них я заметил толстую тетрадь, озаглавленную: «Сведения о культуре кофе в резидентстве Менадо»[20].

Мое сердце забилось от радости, ведь я сам кофейный маклер (Лавровая набережная, №37), а Менадо — отличная марка. Значит, Шальман, автор безнравственных стихов, тоже вел дела с кофе. Я совершенно другими глазами стал смотреть на пакет и нашел в нем многое, что хотя было мне и не вполне понятно, но обнаруживало знание дела. Здесь были таблицы, заявления, цифровые выкладки, в которых не встречалось ни одной рифмы, и все было выполнено так тщательно и точно, что мне, — прямо скажу, ибо прежде всего дорожу правдой, — пришла в голову мысль: Шальман был бы вполне способен, если бы ушел мой третий бухгалтер, — а это вполне возможно, так как он стар и заметно дряхлеет, — занять его место. Само собою разумеется, что в этом случае я предварительно навел бы справки о его честности, набожности и поведении, потому что я не возьму к себе в контору человека, в котором не уверен вполне. Это у меня твердый принцип, в чем вы могли убедиться из моего письма к Людвигу Штерну,

Я не хотел, чтобы Фриц заметил, что содержание пакета меня до какой-то степени заинтересовало, и потому услал его из комнаты. У меня поистине закружилась голова, когда я стал перебирать одну за другой тетради и читать заглавия. Правда, попадалось и много стихов, но также и много полезного. Я положительно был изумлен разнообразием предметов, о которых там трактовалось. Я готов признать — истина для меня дороже всего, — что я, провозившись всю жизнь с кофе, не в состоянии судить о ценности всего этого материала, но и без подробной оценки достаточно любопытен список одних заглавий. Так как я уже рассказал вам историю с греком, вы знаете, что в молодости я занимался латынью, и хотя в коммерческой корреспонденции воздерживаюсь от всяких цитат, ибо нахожу, что для маклера они неуместны, однако при виде этих многочисленных трудов я не мог не вспомнить: Multa non multum, а также: De omnibus aliquid, de toto nihil[21].