Макс Хавелаар

Неужели вы не можете пойти в Артис, — кстати, написали вы вашему отцу, что я состою членом его правления? — если уж вам непременно хочется видеть диких зверей? Неужели вам непременно хочется газелей на Ганге? Ведь в дикой местности их далеко не так удобно наблюдать, как за изящной оградой из осмоленного железа. Почему звери благочестивы и умны? Последнее я допускаю: они не пишут по крайней мере столь глупых стихов; но благочестивы — что это значит? не есть ли это злоупотребление святым словом, которое может быть отнесено только к людям, держащимся истинной веры? А затем — «священная река»! Какое вы имеете право рассказывать Марии вещи, которые могут обратить ее в язычество? Уж не хотите ли вы разрушить ее веру в то, что нет другой священной воды, кроме той, в которой крестят детей, и нет другой священной реки, кроме Иордана? Неужели вы не понимаете, что расшатываете устои нравственности, добродетели, религии, христианства и приличий? Подумайте над всем этим, Штерн! Ваш отец — достойная уважения фирма, и я уверен, он одобрит мою попытку повлиять на вашу душу. Он охотно вступит в деловые сношения с человеком, заботящимся о добродетели и религии. Да, принципы для меня священны, и я не боюсь говорить открыто то, что думаю; не делайте поэтому тайны из того, что я здесь говорю. Напишите со спокойной совестью отцу, что вы находитесь здесь в солидной семье, что я наставляю вас на добрый путь, и спросите себя, что бы стало с вами, если бы вы попали к Бюсселинку и Ватерману. Вот вы прочли бы там подобные стихи, но никто не стал бы вас наставлять. Ведь они ничего в этом не смыслят. Напишите об этом со спокойной совестью вашему отцу, ибо там, где дело идет о принципах, мне нечего бояться. Будь вы у них, девушки за вами отправились бы на Ганг, и вот вы теперь лежали бы под деревом на траве, тогда как благодаря мне и моим отеческим предупреждениям вы можете оставаться у меня, в приличном доме. Напишите обо всем вашему отцу и сообщите ему, как вы благодарны судьбе за то, что попали к нам, напишите, как я хорошо о вас забочусь и что у Бюсселинка и Ватермана сбежала дочь. Поклонитесь ему сердечно от меня и напишите, что я уступлю еще одну шестнадцатую процента комиссии, ибо я терпеть не могу спекулянтов, вырывающих у конкурента хлеб изо рта своими низкими ценами. Сделайте мне одолжение, пусть ваши чтения у Роземейеров будут более дельными. В пакете Шальмана я нашел данные о производстве кофе во всех резиденциях Явы за последние двадцать лет; прочтите как-нибудь об этом. Пусть Роземейеры, занятые своим сахаром, послушают, что делается на белом свете. Затем вам не следует изображать девушке всех нас в виде каких-то людоедов, которые что-то у вас сожрали. Так не годится, мой дорогой мальчик; поверьте же человеку, который знает, что делается на свете; я обслуживал вашего отца еще раньше, чем он появился на свет (то есть я имею в виду нашу фирму Ласт и К⁰, прежде Ласт и Мейер). Поймите, что я желаю вам добра, и повлияйте на Фрица, чтобы он лучше себя вел, не учите его писать стихи и, когда он корчит гримасы бухгалтеру или вытворяет еще какие-нибудь глупости, делайте вид, что вы этого не замечаете. Подавайте ему хороший пример, вы ведь гораздо старше, и внушайте ему серьезность и достоинство, подобающие будущему маклеру.

Отечески к вам расположенный друг ваш.

Батавус Дрогстоппель.

Лавровая набережная, № 37 (Фирма Ласт и К⁰, кофейные маклеры).

Глава одиннадцатая

Я хочу только, говоря словами Авраама Бланкарта, объяснить, что я считаю эту главу «существенной», ибо она, по моему мнению, лучше знакомит нас с Хавелааром, а он является, по-видимому, героем этой истории,

— Тина, что это за кетимон?[104] Милая моя, никогда не клади растительной кислоты в овощи и фрукты: огурцы с солью, ананас с солью, яблочный мусс с солью, все, что произрастает из земли, —с солью! Уксус — в рыбу и мясо... об этом есть что-то у Либиха[105].

— Дорогой Макс, — спросила Тина, смеясь, — а давно ли мы здесь? Ведь кетимон от мефроу Слотеринг.

И только тут Хавелаар вспомнил, что они приехали лишь вчера и что Тина, при всем желании, не могла еще ничего предпринять по хозяйству. А ему кажется, что он уже давно в Рангкас-Бетунге! Разве он не провел целую ночь за рассмотрением архива и разве не вошло уже многое в его душу, что связано с Лебаком? Как же он мог сразу вспомнить, что он лишь вчера сюда приехал? Тина хорошо это поняла; она его всегда понимала.

— Ах да, верно — сказал он, — но ты все-таки почитай об этом у Либиха. Фербрюгге, вы читали Либиха?

— Кто это? — спросил Фербрюгге.

— Это человек, который много писал о том, как солить огурцы; кроме того, он открыл, как можно превращать траву в шерсть. Понимаете?

— Нет, — сказали Фербрюгге и Дюклари одновременно.