Малабарские вдовы

Когда мужчины ушли, Камелия наполнила ванну для дочери, попросила Джона приготовить яйца-пашот и подать их с обжаренным фенугреком. Первин выпила пять чашек мятного отвара – вода показалась ей на вкус гораздо лучше той, которую она в последние полгода пила в Калькутте. После этого Первин легла в постель и провалилась в безмятежную, совершенно безопасную тьму.

Она проснулась в полной темноте. В соседних домах гремело веселье: хлопали хлопушки, играли виктролы, новогодние застолья сопровождались смехом и болтовней. Первин вышла на свой балкон, по которому так долго скучала, и, к своему изумлению, обнаружила там любимую попугаиху дедушки Мистри Лилиан – та спала в просторной медной клетке. Первин открыла дверцу в надежде, что Лилиан одарит ее своей лаской, но птица лишь коснулась клювом ее руки – нет ли там еды, – а потом вылетела наружу. Пока Лилиан набирала высоту, устремившись в сад, за спиной у Первин открылась дверь спальни. Вошла Камелия с подносом, на нем стояли две чашки чая.

– Наконец-то с тобой можно чаю попить! – обрадовалась Камелия. – Я уже давно беспокоюсь, что ты так долго не пила.

Первин взяла в руку чашку с настоем имбиря и лемонграсса на молоке:

– Надеюсь, Лилиан вернется. Почему она у меня на балконе, а не в Мистри-хаусе?

Камелия опустилась на качели, печально взглянула на дочь.

– Знаю, что тебе своих забот хватало, но ты что, совсем забыла про деда?

Первин ошарашили скорбь в тоне и выражение лица матери.

– Я ни на миг о нем не забывала. Но что ты имеешь в виду?

– Дедушка Мистри умер во сне двадцатого февраля. Я же тебе об этом писала! Месяц назад, двадцать второго, мы его похоронили.

У Первин екнуло сердце.

– Мамочка, какой ужас! Я ничего не знала. Дедушка скончался? Не может быть!

Камелия склонила голову.

– Да. Он теперь на небесах.

Глаза Первин защипало от слез: она вспомнила последнюю встречу с дедом. Было это перед самым отъездом в Калькутту, он тогда строго поговорил с ней о том, что женщине положено подлаживаться в своем поведении к требованиям мужниной родни. Он будто бы заранее знал, что будет дальше, как вот чутьем угадал гнилое нутро всех Содавалла после того, как их ему описал Мустафа.

– Он не почувствовал боли, – добавила Камелия. – Но для нас это стало тяжким ударом.

– Почему я ничего не знала? – Первин, не сдержавшись, всхлипнула. – Когда вы мне об этом написали?

Камелия ласково опустила ладонь на плечо плачущей дочери.

– Папа отправил тебе телеграмму двадцатого, а я потом – несколько писем.

Первин похолодела от гнева.

– Часть февраля я провела в уединении. Не могла спускаться вниз, когда приносили письма. Они, наверное, утаили от меня телеграмму и письма, потому что не хотели отпускать меня на похороны.

– Но как они узнали о содержании писем? – недоумевала Камелия.

– Выходит, кто-то вскрывал и читал письма, а я ничего об этом не знала! – Первин подняла глаза, утерла слезы. Она чувствовала себя униженной – даже сильнее, чем когда свекор со свекровью пытались вытянуть деньги из ее родителей.

– А Сайрус мог это сделать? – На имени зятя рот Камелии слегка скривился от неприязни.

– Он почти не бывал дома, вряд ли он спрятал от меня письма. Скорее, Бехнуш.

Камелия подалась вперед на стуле, вгляделась в дочь.

– Скажи, кто тебя избил. И часто ли такое случалось?

– Избил Сайрус, не Бехнуш. Всего один раз.

Первин рассказала, как бросилась к Сайрусу на работу узнавать, пытались ли его родные выпросить денег у ее родителей. Рассказала про женщину, которую застала у мужа в кабинете, про то, как Сайрус потерял голову от ярости, когда Первин бросила ему в лицо обвинение.

Камелия протянула руку Лилиан, которая решила вернуться. Поглаживая птицу, Камелия произнесла:

– Он, видимо, считал, что, избивая тебя и якшаясь с другими женщинами, проявляет свою силу, на деле же такое поведение – признак слабости. Но что ты ему сказала, что он так сильно рассердился?

Первин помолчала, прикидывая, сможет ли ее мать выдержать самую страшную правду. Да и вещь настолько мерзкая, что Камелия может решить: Первин больше не место в их доме. Она медленно произнесла:

– Он поставил на мне и другое клеймо. Наградил болезнью.

– Болезнью? – Камелия явно опешила. – Ты заразилась туберкулезом или…

– Это называется венерическое заболевание. – Опустив от стыда глаза, Первин проговорила: – Я не в состоянии назвать его вслух. Меня рано начали лечить, так что я выживу, но ущерб здоровью, скорее всего, окажется непоправимым. Впрочем, это неважно, потому что я ни за что не хочу детей от Сайруса, – прибавила она печально.

Камелия неотрывно смотрела на дочь.

– Я слышала про венерические заболевания и знаю одну женщину-врача, с кембриджским дипломом, которая все поправит. Я тебя к ней отведу. Как ты считаешь, мне стоит рассказать про это папе?

Первин вдруг почувствовала опасения.

– А как ты думаешь, он не отправит меня обратно?

– Безусловно, нет, если узнает всю правду. – В голосе Камелии звучала ненависть.

– Я не совсем поняла, что он думает, когда увидела его на вокзале. Мама, я не хочу больше жить с мужем! Я знаю, что из этого ничего не выйдет.