Малая Бронная

— Спасибо, — стесненно кивнула Вера и сейчас же отошла. Ну нет, подальше от начальства, а то наживешь беду раньше времени, а ей нужно продержаться как можно дольше…

После отъезда Винжего Лучинников, вызванный на работу по случаю его приезда, опять свалился, вновь обострение туберкулеза, которому не дали затихнуть. Климов не являлся на работу без объяснения причин. Все знали, что он ждет решения своей участи от райкома. Но Хлебникову было не до провинившегося прокурора, надвигался весенний сев.

Только один Шарапов был в прекрасном настроении. Его энергия так и забила ключом. Он не отмалчивался, как Климов, а вмешивался буквально во все, даже в Шурины канцелярские распорядки.

— Административный восторг, — определил поведение Шарапова Марк Франкин, но безропотно являлся на его вызовы и молча сносил выговоры и нотации. Вере пришлось взять все дела Лучинникова, он, как более опытный, вел самые сложные. А тут еще Шарапов в своем рвении изъял из милиции все не подследственные им, хотя и несложные дела.

— Чтобы к первому апреля все кончила. Тогда у нас их будет вдвое больше, чем в прошлые месяцы, да что месяцы, годы!

— А что это за дела? Только для счета. Люди работали, принесли вам на утверждение для направления в суд, а вы их забрали. Очень красиво.

— Ваше дело выполнять мои распоряжения!

— И не подумаю. Это же кража чужого труда.

— Вы ничего не понимаете, делайте как я говорю, потом спасибо скажете.

— Это за что же?

— За повышение.

— Вот оно что, — протянула Вера, понимая все его усердие.

— Верочка Сергеевна, теперь же, слышите, сегодня, подавайте заявление в партию, это так важно, — убеждал Шарапов.

— Я пойду, работы много, а то мы время теряем.

— Ну и дура, — обозлился Шарапов, но Вера даже не обернулась.

В первую очередь пришлось выполнять указание Винжего и привлекать к ответственности бухгалтера-ревизора Панкову, так легкомысленно ранившую душу Митьки-удавленника.

В Панковой Вера сразу узнала женщину, которую в новогоднюю ночь так горячо обнимал Черняк в спальне Смирновой. Узнав, что ее отдадут под суд, Панкова ничуть не испугалась. Приблизив к Вере свое полное, красивое лицо, она сказала негромко, но веско:

— Каждый ошибиться может, а за меня заступится один человек, и уж вы лучше не поднимайте шума.

— Для меня это не имеет значения.

— Будет иметь, коли узнаете, что это Тихон Черняк. Поговорите с ним.

— О чем?

— Он — сила. И… любит меня. Очень, давно. Поговорите.

Панкова смотрела и говорила требовательно, ее лицо и фигура, статная, мощная, выражали неколебимую уверенность. И Вере вдруг так захотелось проверить, каков этот развеселый простак Тихон Черняк. При первой же встрече она спросила его:

— Черняк, вы знаете бухгалтера Панкову?

— Да я, Сергевна, тут всех, как облупленных, знаю, — хохотнул он.

— Она ссылается на вас.

— А в чем дело?

— Судить ее будут, так она просила…

— Ну и судите на здоровье, а я тут при чем?

— Она меня уверяла, что вы…

Пухлые губы Черняка подобрались в жесткую складку.

— Ты поменьше слушай всяких тварей, Сергевна, а если что и было, так для нас дело выше всего. Прижми ее крепче, чтобы забыла, как ввязывать меня в свои плутни.

— Дело не такое уж страшное, — дала ему возможность высказаться искренне Вера.

— Если ты что такое думаешь, то зря. Ты отступишься, я возьмусь.

Веру передернуло от его слов. Настоящая злоба была не только в словах, но и в тоне, и в хрипловато-скрипучем голосе его. Такой родную мать не пожалеет.

Подписывая последние листы протоколов допроса, Панкова кусала губы, силясь удержать слезы, но не смогла.

— Я ему верила, как себе, — подбирая надушенным платочком слезы, беспомощно жаловалась она. — Три года на руках меня носил, а теперь даже в кабинет не допустил, подстерегала на улице, так застрелить пригрозился, позорю его! — запустив в светлые волосы пальцы, она раскачивалась в тупом отчаянии. — Раньше гордился мною, а теперь гонит, как собаку.

Теперь Вера ходила мрачная, подавленная. Колебалась ее вера в людей. Разве Черняк не знал, что Панковой не грозит ничего, кроме условного осуждения? Знал и все же выкинул ее из своей жизни, как испорченную вещь. А каковы Климов, Шарапов, Винжего? Даже Лучинников стал неясен. Возможно, они поступили бы не так открыто, но… И тут Вера одернула себя. Нельзя чернить всех из-за одного подлеца. А как же отец? И в его судьбе есть какой-то подлец. Не иначе. Ах, отец, отец…

Было поздно, когда к ней зашли Лучинников и Шарапов.

— Мечтаете? — включая свет, улыбнулся Лучинников. Его ласковые глаза смотрели с больного лица так тепло, что Вере стало стыдно за свои недавние сомнения. Она смущенно спросила:

— Почему вы не дома, Алексей Ильич?

— Климова слушают на бюро райкома. Ждать там решения неудобно, вот мы и завернули сюда. Будем ждать звонка.

Лучинников устало опустился на стул, Шарапов шагал по кабинету, то и дело порываясь позвонить в райком. Наконец не выдержал и ушел в кабинет прокурора к телефону.

— Пошли и мы, — предложил Лучинников.

Ожидание оказалось томительным и трудным. Шарапов гадал:

— Снимут или нет?