Малая Бронная

Дома захлопотала, заахала Анюта. Стянула с Веры сапоги и чулки, растерла озябшие ее ноги водкой, подала чай с малиной.

Вера согрелась и как-то сразу крепко уснула. Проснулась, когда по комнате уже бродили последние лучи заходящего солнца. В ногах постели сидел Жуков и смотрел на ее румяное ото сна лицо.

— Голова не болит? — спросил он, наклонился и притронулся к ее лбу губами. Потом его губы скользнули по щеке и припали ко рту. Вера высвободила из-под одеяла руки, хотела оттолкнуть его и не смогла. А он шептал, целуя ее:

— Родная моя. И зачем ты все пряталась от меня?..

Вера на миг прижалась к нему, вдыхая запах весенней свежести, который Петя принес с улицы. Рука невольно погладила густые его, светлые волосы. Закрыв глаза, Вера резко отвернулась и с усилием проговорила:

— Не знаю. Ничего я не знаю, — голос задрожал слезами. Собрав все силы, Вера твердо сказала: — Уходи. Оставь меня. Я устала, нездорова, — все еще не глядя на него, более мягко закончила она.

Он надел фуражку, потом снял ее, пошел было к дверям, но вернулся, взял Веру за руку, хотел что-то сказать… Схватил шинель и, не оглядываясь, вышел. Вере стало жаль его и себя. Но что она могла сделать? Слишком чист и хорош он был и беззащитен в своей простоте. Не могла она втягивать его в свою жизнь…

Как только Сухова приконвоировали в Песчанск, Вера пришла в тюрьму. На стук в обитой железом двери отворилось смотровое окошечко. Курносое лицо молодого дежурного расплылось в улыбке. Отворяя калитку, он приветливо пригласил:

— Заходите, товарищ следователь, давненько не были.

Пересекая мощеный двор, Вера слышала, как с грохотом захлопнулась позади калитка, проскрежетал засов, щелкнул замок. К этим звукам она, видимо, никогда не привыкнет, они навсегда будут связаны с ощущением утраты свободы. В маленькой, чистой, как корабельная каюта, следственной камере Вера опустилась на привинченный к полу стул и стала ждать. Тюрьма старая-престарая, ее нужно или переделывать, или сносить, но начальник тюрьмы считает, что ее непостоянные жильцы приносят больше неудобств, чем терпят здесь сами.

В коридоре гулко загремели шаги, и конвоир ввел сильно хромавшего приземистого человека. Его вислые плечи обтягивала вылинявшая чистая сорочка, подбородок в густой щетине, прижат к груди, глаза прячутся за насупленными кустистыми бровями.

— Сухов?

— Он самый, — глухим басом ответил хромой.

Отпустив конвоира, Вера начала допрос, но ничего путного в ответ не услышала.

— Убил — и делу конец, — тупо повторял Сухов.

— Зачем же так, Сухов? — упрекала его Вера. — Убить можно по-всякому, и закон это предусматривает.

— Так вам для порядка правда-то нужна? — кривил в усмешке заросшее лицо Сухов.

— Больше всех она нужна вам, Сухов, — и Вера долго объясняла ему разницу между всякого рода убийствами, читала кодекс.

— Сто тридцать девятая, — недоверчиво протянул Сухов. — Неосторожность и есть, — со вздохом заключил он, не понимая, что ему-то дает это уточнение.

Вера не отступала:

— Суду будет легче определить вашу судьбу.

— Судьба известная: тюрьма.

— А срок вам безразличен?

— Это конечно, — согласился он и впервые поднял глаза.

Какие детски-растерянные и добрые голубые глаза! В них вся мука, которую держит в душе этот человек.

— Так вот, — чуть задыхаясь, заговорил он, несмело отводя руки из-за спины. — Дело было утречком после бурана. Вышел я по участку доглядеть, а кругом тишь. Снег притрусил все мои стежки, я по памяти ноги ставлю. Иду. Вдруг слышу, кто-то так дробно обутками по дороге постукивает. В лесу зимой человек в диво. Я к дороге, думаю, посмотрю, кто, может, перекинусь словом, покурю. Да что там, — сморщился Сухов, одергивая себя. — Иду по снегу сквозь кусты к самой канаве, что вдоль дороги тянется, да как сигану! А левая моя короче, тут и оступился. — Он передохнул, свел лохматые брови. — Как выстрелило, я даже не понял, что это моя берданка пальнула. Наперевес держал ее, и, видно, зацепило курок сучком. — Он прикрыл глаза и закончил ослабевшим голосом: — Вылез из канавы, а малец лежит. Даже вскрикнуть не успел.

— Почему же в милиции решили, что он шел с дровами?

— Была при нем вязаночка хвороста, так ведь сушняк разрешено брать. А так больше ничего, и следочки легонькие.

Он устал, на лбу, возле коротко остриженных волос, выступили бисеринки пота, но глаза смотрели с надеждой. Отпустив его, Вера стала лихорадочно искать подтверждения именно такому ходу событий, но никаких других фактов не было. Только утверждения самого Сухова. Она перелистывала инструкции по расследованию дел об убийствах. Ничего. Если бы был хоть один свидетель, кроме жены! Жизнь Сухова замыкал лес. Где же выход? А тут еще раздраженный Шарапов не дает покоя. Несбывшаяся мечта о прокурорском месте ожесточила его, сделала придирчивым.

— Вы все переданные мною дела окончили? — спросил он как-то.

— Нет.

— Ага, дело Сухова вижу, — он полистал его. — Вы же сами хотели поскорее сбыть в суд все милицейские дела?

— Я была не права. Здесь дело особое.

— Ну, знаете…

— Пока не знаю, но хочу знать, это точно.