Малая Бронная

Аля выпустила из рук лопату. Она смотрела на горизонт, бледный, почти бесцветный, с едва заметной розовой дымкой у земли, которая, поворачивая к югу и юго-западу, расширялась. Обернувшись, Аля увидела молочно-желтый шар — затянутое туманом солнце, оно было невысоко и силилось растопить дымку. Неужели там, перед солнцем, враг? Фашисты. Немцы. И почему так тихо? Или перед наступлением всегда затишье? Что-то нереальное в этой тишине, угрожающее. Придвигается фронт. Какой он? Люди, танки, огонь сплошной лавиной? А ведь Игорь опять на фронте. Сердце сжалось от тревоги и бессилия. Мучительное, почти реальное видение: Игорь раненый, один вот в таком чисто-полюшке, и ни души кругом. Ранен в бою. Но что такое бой? Как тогда у него, лицом к лицу с врагом? Но он уже не на бронепоезде, он артиллерист. У него батарея, при выпуске он считал себя командиром батареи. Сколько пушек в батарее? Ничего она не знает и спросить не у кого. Видела вблизи только зенитную установку на крыше соседней с домом школы, но не удосужилась даже стволы посчитать. Когда стреляли зенитки во вражеские самолеты, по асфальту двора и Малой Бронной шпокали осколочки разорвавшихся зенитных снарядов. А в затишье на крыше девичьи голоса: «Тоня! Аня!» — и смех.

Аля вылезла на поверхность, пошла к домику. Дверь была с обратной от окопа стороны, и никто не видел, как она зашла в дом.

Всего кухонька и одна комната. Посредине комнаты — лавка, узкая, короткая, сесть двоим, не больше. Она села. Надо прийти в себя, а то остальные заметят ее смятение, тоже заволнуются.

Фронт — не Малая Бронная. Он похож на огромного Змея Горыныча, длинный, на многие километры, весь клокочет огнем и дымом, а люди такие маленькие, беспомощные… Идут, а на них снаряды, пули, штыки. Смогла бы она сама быть в этом страшном месиве огня, металла, боли? Но почему Игорь должен погибать, а она отсиживаться? Сразу после трудфронта они со Славиком разыщут подходящие краткосрочные курсы, выучатся, а уж тогда никто из военкомата не посмеет завернуть их обратно. С таким решением Аля вернулась к работе.

Яша не обманул. Подкатил на зеленой легковушке, и вприпрыжку к ним, в одной руке сверток, в другой каравай. Следом за ним из машины вышел пожилой мужчина в зеленом реглане с меховым воротником и такой же шапке. Увидев голубой пушистый берет на уровне земли, сердито крикнул:

— Инга!

Инга поднялась на цыпочки, посмотрела, скривилась и со вздохом стала вылезать:

— Иду, иду, котик!

— Целый котище, старый и облезлый, — уточнила Пана, но Инга будто и не слышала.

Она сдернула с рук лайковые перчатки, бросила в сторону, застегнула беличью шубку и медленной, разбитой походкой направилась к машине.

— Еле нашел тебя, — брюзжал старик. — Быстрее! Что тебе здесь понадобилось? Мы сегодня уезжаем.

Инга обернулась, хотела попрощаться, махнула рукой, но старик втолкнул ее в машину, сел сам, и только выхлопной газ взвился клубочками за укатившей машиной.

— Умотала Инга-дрынга, — без сожаления констатировала Пана, садясь рядом с Яшей. — Давай есть, кормилец.

— Ей захотелось остаться, — ради справедливости заметила Аля. — А дед проститься даже не дал.

— Почему она его котиком назвала? — недоумевал Славик.

— А он ее муж и строгий начальник, — сказал Яша.

— Му-уж?! — вытаращился Славик. — Этот дед?!

— В жизни чего только не бывает, сынок. — И Яша стал разворачивать сверток.

Каравай оказался и вправду теплым. Яша нарезал его на ломтики, намазал их маслом, положил сверху по куску селедки, и все четверо стали уминать.

— Кого теперь нам подсунешь, родненький? — И Пана насмешливо сузила зеленые глаза.

— Вон сама идет, смотри! — И Яша встал.

В самом деле, к ним приближалась женская фигурка, не очень-то от этого увеличиваясь. Катилась быстро, чуть не бежала.

— Зина! — Славик и Аля бросились ей навстречу.

Привели за руки, смеются, кружатся.

— Садись, родненькая, есть, раз воскресла, — протянул Зине большую порцию Яша.

— Да с удовольствием! У вас селедка… Ничего, давайте селедку. А воскресают, Яша, мертвые, а я осталась жива, хотя в больницу вез меня ты.

— Дорогушечка, если бы от моего присутствия умирали, меня бы сразу к Гитлеру отправили, чтобы он без промедления сдох! — И стал рыться в карманах полупальто: — Я же вам конфеток принес, — протянул он Пане кулечек. — Это подушечки, но когда-нибудь после войны Яша преподнесет каждой из вас по шикарной коробке шоколадных конфет!

— Яша, а где у тебя родные? — спросила Зина, раскусывая одну конфетку, остальные передавая Славику.

— С ними все в порядке, отправил в Свердловск к деду с бабушкой, жена у меня оттуда.

— У вас дети, Яша? — удивилась Аля.

— Разве я такой старый? Мальчик и девочка. Миша и Ларочка, тоже любят сладости.

— То-то ты себя ублажаешь, нас в детишки поставил, конфетками балуешь, — и Зина сочувственно вздохнула. — Скучаешь, поди?

— Это есть. Но, мои дорогие, вам хочу капельку радости дать, заслуживаете, здесь трудно, опасно, даже страшно. И условия жизни самые тяжелые, а вы молодцы, сами не понимаете, какие вы молодцы.