Малая Бронная

Она молчала, пытаясь освободить руку.

— Да не трону, не трону. Фашисты сильно боятся наших «ястребков»…

В неуверенном, зыбком полете
Ты над бездной взвился и повис.
Что-то древнее есть в повороте
Мертвых крыльев, подогнутых вниз.

— Это Блок?

— Да. Слушай, мимоза, я, может, завтра погибну, а ты…

— Вы что, меня любите? — спросила Аля, поражаясь своей дерзости.

— Ну-у… нравишься.

Она почувствовала, как он тихонько притягивает ее к себе, поняв по-своему ее вопрос. Отстранившись, сказала:

— Вот именно. Никакой любви. Даже имени не знаете, а…

— Любви… Можно и без любви разок обойтись, война все спишет.

— Зачем же вы за меня вступились там, в клубе? Чтобы самому так же?

— Ладно, сдаюсь, — и отпустил ее руку.

Зенитки все еще стреляли. Постояв, Аля спросила:

— Слушайте, у вас в части нет укладчицы парашютов Сони Фроловой?

— А какая она?

— Светленькая, кареглазая, — с надеждой ждала Аля.

— У нас все брюнетки, — и в голосе улыбка.

Шутит. Конечно, парашютная служба его не касается, но Аля расстроилась, так бы хорошо повидать Соню! И съязвила:

— Вас в расположение девушек, видно, не пускают, агрессивны.

— Нас везде пускают, только ходить разучились, все летаем. Сегодня вот туман дал разрешение на танцы, а потом — раз, и отменил. Ну, все затихло. Лети, пташка!

Она побежала, обернулась, крикнула:

— Счастливо!

Он не ответил, стоял под грибком, как часовой, молча и неподвижно.

26

Вместе с ними уезжало человек двадцать. Люди менялись, убывали и прибывали партиями, но Аля не замечала этого, а вернее, просто не видела. Пана точно выполняла заданное, да еще и прибавляя к этой точности свою чистую совесть, и работали все они четверо не для отбытия времени, а для пользы, желая свой труд вложить в общее трудное и такое наиважнейшее сейчас дело обороны Москвы. Но и их срок истек, пора было уезжать.

Сложив в сумку от противогаза сегодняшний сухой паек, им его выдали «в награду за отличную работу», пяток яиц, сахар, масло, хлеб, а в сумке были еще и сухари, конфеты, колбаса, что прикапливала для мамы, Аля, уже одетая, стояла в казарме. Днем она ее видела, пожалуй, впервые. Светомаскировочные шторы подняты, из окна бьет осеннее светло-желтое солнце. Стены и потолок казармы побелены известкой, пол черный, затоптан совершенно, его не мыли, только подметали. Койки выставили свои голые металлические полосы, без матрацев они кажутся скелетами каких-то странных безголовых животных… И они здесь спали много ночей подряд, рядом с тридцатью шестью другими людьми, о которых, в сущности, ничего не знали, и сейчас чуть ли не впервые видели.

— Собираемся? — подошел к ним Яша, какой-то притихший, усталый.

Вот Яша знал всех в лицо, и как его хватало на заботу, хлопоты, да еще и на ласку? А то, что он был одинаков со всеми, Аля была убеждена, просто такой он человек — добрый.

Ему ответила Зина, свертывая одеяла:

— Что ж, срок кончился, свое отработали.

Пана сидела тут же, завязывая тесемки на макушке шапки, чтобы пофорсистее явиться в Москву.

— Девочки, — Яша просяще улыбнулся. — Может, останетесь на пару деньков? Всего на пару. Новенькие не полностью явились, а работы не ждут, точнее, фрицы ждать не соглашаются, им позарез надо помереть именно где-то здесь, поблизости… Так что? — и переводил свой зрячий глаз с одного лица на другое, готовый на согласие и отказ.

Вмешалась молодая грузная женщина, завязывающая платок на голове:

— Мы наработались, вымыться уже пора, тело заскорузлое.

— Не для себя прошу, для всех, для Москвы! Женщины, девушки!

— Ничего, справляйтесь с другими, их много в Москве. — И женщина, подхватив сумку, спросила: — Машиной отвезете?

— Сама дотопаешь! — крикнула ей Пана. — Не тело, душа у тебя заскорузлая! Мотай! Мойся! Тебя защитят. А я остаюсь.

— Хулиганка, бандитка! — шипела женщина, уходя.

— Паночка, зря ты… она же работала, и неплохо, это тебе говорю я, — заверил Яша.

— Мы тоже остаемся, — переглянулись Славик с Алей.

— Мне куда ж от дитенка? — И Зина стала раскатывать одеяло.

— Ну, спасибо, дорогушечки, — повеселел Яша. — Побросал бы с вами землицы, да кто ж накормит моих бесценных? Еду за продуктами.

Мама…

— Яша, вы в Москву? — спросила Аля. — У меня мама не знает, что я остаюсь, а у нее сердце…

— Где живешь, миленькая?

— Мы все трое с Малой Бронной.

— Так это рукой подать от Садово-Кудринской, заеду, давай твою сумку, а тебе вот талоны на сегодня.

— Ой, спасибо!

— Все расскажу твоей маме, — погрозил он пальцем. — А ты, Паночка, поговори с людьми, надо человек десять еще, на пару дней.

— Будет сделано!

Вышли все вместе. Яша сел в полуторку, держа в руках Алину противогазную сумку, набитую так туго, что у Али стало весело на сердце: вот мама обрадуется! Ну, Яша, ну, добряк! А добряк останавливал машину, подбирал уезжающих в Москву оборонцев.

— Я бы их подвезла, черта лысого, — ругалась Пана. — Обождите здесь, — сказала она и пошла к дверям казармы.

Там она останавливала уезжающих. Когда их набралось человек десять, громко прокричала: