Малая Бронная

— Товарищи! В виду оборонной необходимости вас оставляют на рытье окопов еще на три дня. Это приказ! Вернитесь, оставьте вещи и на свои участки.

И все десятеро вернулись. Но Пане и этого было мало, она проследила, как они без вещей отправились в поле.

— Ну ты и командир! — восхитилась Зина.

— Раз Яша велел, — смеялась Пана. — Уговаривать не умею.

— А если Яша заругается?

— Да он не умеет ругаться. Пошли.

Смотрели на изгибы траншей и не верили, что сделали это они, четверо.

— Мы — хорошие. — И, сняв шапку, Славик погладил себя по светлым кудряшкам. — Не зря нас Яша любит.

Трава, пожухлая, коричневая от побившего ее ночного мороза, лежала как расчесанная, в одну сторону, ветер постарался. Холодок хватал невидимыми пальцами за лицо и руки, стоять невозможно. И они дружно взялись отваливать ломами куски земли, подбирать на лопаты рассыпчатую землю. Споро, весело. Напрактиковались.

И тут Але подумалось: мамы же может не оказаться дома! Если только Яша поспеет ко времени обеда… Но он такой сообразительный! И все же она знала, что не успокоится, пока Яша не вернется. У мамы, конечно, холодно. Надо бы что-то придумать…

— Пана, как думаешь, где взять печку?

— Домой? На базаре, где ж еще?

— А сколько она может стоить?

— Говорят, три буханки.

— Всего рубль? Не может быть.

— И не может, — подтвердила Зина. — Продают только за хлеб или талоны. А буханка, белая, тридцатку стоит. На рынке.

Наработавшись, присели отдохнуть в домике. Пана сказала:

— Поедим, сухой паек есть, на всех хватит, ты, Аля, не бегай в столовку.

Ели хлеб с маслом, Зина и Пана пили сырые яички, а Славик с Алей управлялись с колбасой. Зина, оказывается, захватила бутылку воды. Пана размечталась:

— Сейчас бы на русскую печку… Расстелить ряднушку, лечь и семечки лузгать.

— У нас на Малой Бронной во всех квартирах печки-голландки, белого кафеля, хорошо сложены, теплые, — похвалилась Зина.

— В Москве у меня так же, — сказала Пана, — только выросла я в деревне, на печке с детства привыкла. Вот кончится война, возьму вас всех и отвезу к маме, гостить.

— Это куда ты зовешь? — поинтересовался Славик.

— Туда, — лицо Паны дрогнуло, поскучнело. — Ничего, отобьем, и не иначе. — Отгоняя тяжелое, заговорила: — Я из-под Нового Оскола. Городок вовсе не велик, на один фонарь меньше Москвы… Но такой интересный! Вроде полуостровка, огибает его речка Оскол, неширокая, неглубокая, тихая, приветливая.

Пана поднялась, надела ушанку, махнула рукой, зовя на работу, а сама все говорила:

— В городе одна главная улица, от нее в бока — остальные. Так если от станции идти, то налево мосток через Оскол, дальше горушка, бока белые, а остальное, до макушки, лесок. Проехать у подошвы горы и дальше, дальше. Через поля, лесок, далеконько наше Немцово, вот такое название… Если на него посмотреть весной! На горушках село, повыше, пониже, так и идет. Зацветают яблоневые сады, и не село, а букет! А уж пахнет! Картинное место. Но далеко от станции, вот и думаю, фрицы туда не сунутся. Надеюсь. Там мама, сестричка меньшая. А братики на войне.

Они уже работали, а Пана не успокаивалась:

— Тетка меня оттуда взяла в Москву, сама померла, а я москвичкой осталась.

— Ой же горечко, мама под немцами, да и с девчатками, — сочувствовала Зина. — Я тоже из деревни, но там уж никого не осталось, и приехала в Москву давно, как Славику народиться, его маме я дальняя тетка.

— Как это — дальняя? — с интересом спросила Аля.

— И не знаю, мамы ее троюродная племянница.

— Нашему сараю двоюродный плетень, — рассмеялась Пана.

— Все же не совсем чужая Славику, — удовлетворенно сказала Зина.

Ужинать решили в казарме. Аля сбегала в столовую, но не только за ужином, главное — повидать Яшу. Он, увидев Алю, разулыбался:

— У тебя мама красавица, ты вся в нее! Такая симпатичная, о тебе все расспросила и о Зине со Славиком. Меня чаем напоила.

— Значит, дома все в порядке? А… писем нет?

— Увы… Я тебе сам напишу, хорошо?

— Можно я возьму чайник с чаем?

— Своим? А чего же они не пришли ужинать?

— Так у них сухой паек. И на меня хватило бы…

— С вами только коммунизм строить. Бери чайник, и на вот сахару кускового. Пейте на здоровье, мои бесценные. Да, а как это Паночка сумела уговорить людей остаться?

Аля рассказала. Он задумался.

— У Паны энергии на руководство Москвой хватит, и все же остаться — это дело добровольное.

В казарме Аля отдала чайник и сахар своим, присела отдохнуть. Все хорошо, кроме писем. А ждала и от Игоря, и от Натки с Соней, да весточку от Горьки тоже не мешает получить, он же не знает свою Мачаню, из нее не выжмешь ничего, кроме похвалы себе самой.

В казарме появились новенькие, их Аля сразу распознала по чистым волосам и одежде. Одна женщина в шубке из уже облезлого кролика спросила Алю:

— Вы спали без матрацев?

— Спали. И ничего, раз нужно, — отрезала Пана, опередив Алю.

— Да, да, конечно, — отступила женщина, пристыженная.

— Они смогли, а мы что, хуже? — сказала девчонка вихрастому одногодку, и он солидно закивал головой, ставя рюкзак на койку.

— А я что говорю?

Аля позавидовала их согласию, спросила:

— Вы из одного двора?