Малая Бронная

Но чего это они такие… странные. Аля сделала несколько шагов и встала рядом с Паной.

Славик лежал на земле, вскинув руки над головой, словно командуя: «Огонь!» А его обнаженные светлые кудряшки темны, темно и лицо; голубые, широко раскрытые глаза почему-то серые… Это же все пыль! Почему он не сморгнет ее с глаз-то? Но эта мысль мелькнула где-то на втором плане, а главное стало понятно, наверное, сразу, из молчаливой неподвижности Паны и Зины.

Аля напряженно смотрела и смотрела… Черная глубина траншеи, клонящаяся все ниже фигурка Зины, неподвижная Пана, вскинувший руку Славик, его запыленные огромные глаза — все слилось в одно с небом, которое ринулось на нее вместе с нестерпимой тоской и болью, расползающейся от ее левой руки к сердцу и мозгу. Ринулось и накрыло темнотой.

28

В больнице врач сказал, закончив недолгую операцию:

— Осколок удалили, выздоравливай.

Она шевельнула губами: «Спасибо», — но голоса не было. Стягивая с лысины белую шапочку, врач подбодрил:

— Сил на слова не хватает? Крови много потеряла, наверстаешь, не горюй, — и улыбнулся беззубо, совсем старенький, наверное, с пенсии вернули, как того вагоновожатого, центровавшего трамвай в день отъезда на трудфронт.

Положили Алю в коридоре, палаты забиты тяжелобольными и ранеными из гражданских.

Принесли ужин. Она не притронулась к синеватой манной каше. Не могла есть, измученная болью, еще не пришла в себя от навалившейся беды.

К ней наклонился тощий пожилой мужчина с соседней койки:

— Не будешь кашку? Давай мне.

Он и рыхлая женщина с третьей койки ели, постукивая ложками об алюминиевые миски, громко прихлебывали чай. Женщина ворчала:

— Иль за тобой гонются? Набил за обе щеки, как обезьяна в зоопарке, прости господи.

— Ты, соседка, не ругайся, а вникни. Мать, бывало, поставит миску толченой картохи, а мы, пятеро, загребаем наперегонки, кто успел, тот и съел. Только хлеб жевали спокойно, у каждого свой кусок.

Поев, они умолкли. Теперь слышалось шарканье подошв, стук каблуков, нянечки и сестры бегали по палатам, что-то доделывали к ночи. Но вот и они утихомирились, и Аля опять услышала слабый тенорок тощего мужчины:

— Я, к примеру, с язвой тут маюсь, а ты чего?

— Вспоминать тошно, — голос женщины дрогнул. — Фашист поганый зажигалку прямо на ногу сбросил, зашибло и обожгло, и была-то в затишке, под аркой дома, а вот нашла судьбина.

— Если кость в целости, заживет, — обнадежил мужик.

— Знамо дело, а обидно. Сколько я гимнастерок пошила бы за это время на своей швейной фабрике! Да что я, вон девка молоденькая как жить будет калекой? Это мужику можно без руки, завсегда подругу найдет, бабы жалостливые.

— Так, так… и то, сроду не видал, чтоб у кого безрукая или безногая жена была.

— Мужики балованные, никакого понятия.

— Не трожь мужика, он геройский на сейный момент, защитник.

Затихли и они. Аля смотрела на синюю лампочку под потолком коридора, чувствуя, как горяча набухшая рука. Неужели эта рука не будет прежней? Замужества, женитьбы — все это пустяки, но работать без руки… А врач сказал «выздоравливай».

Смутно, как сквозь пелену, вспомнился Яша, перетянувший ее руку прямо поверх рукава жакетки своим брючным ремешком. А сидя в кабине, она увидела свою кисть левой руки… красная, как в перчатке. Кровь? Подумалось об этом как-то вяло, почти безразлично. Машину трясло, боль приливала с каждым толчком.

Помнилось, как Яша вытягивал ее из кабины. Над бортом полуторки виднелась голова в грязном пуховом платке, но Зина даже не повернулась, не взглянула на Алю. И как же ей было смотреть, когда на дне кузова возле нее лежал Славик… Убитый Славик.

Знает ли о ней, Але, мама? Конечно, знает. Ведь Славика привезли на Малую Бронную. Если мама была не на работе, то Яша или Зина все рассказали ей.

Славик. Ее дружок по детству, по заводу, по трудфронту. Сосед, почти родной. Был и нет. И никогда она его больше не увидит. Какое страшное слово — никогда. Рвался к опасности, на фронт, а убило почти в Москве. Может, правильно называется — трудовой  ф р о н т? Всего и разницы, что трудовики безоружны. Нет, это не так. На фронте бои, атаки, рукопашная. А у них на окопах всего-то бомбежка и обстрел, как и в Москве. Всего… а Славика нет. И почему именно он? А, к примеру, не тот дед в зеленой шляпе? Но и у него семья, вон какой начищенный, рубашка белейшая. Жена, дети, внуки, любящие и любимые. Он им нужен, может, он их опора. А Славика не любили? Да Зина за него душу отдавала, мать, отец, и все во дворе его любили, такой ясноглазый, веселый, честный мальчик. Ценность каждой жизни не измерить. Кто нужнее, кто любимее? Кого можно убить, кого нет? Лучше никого. Лучше без войны. Лучше мир. Так ведь за мир они и воюют! И умирают. Заколдованный круг.

И что такое смерть? Али она до этого не коснулась. Когда умер отец, Алю срочно увезли к знакомым. Позже мама ей сказала:

— Ребенку не место на похоронах, помни его живого.

И она помнила живого, чуть насмешливого, любящего отца.