Малая Пречистая

Да, вот и они, желанные наличники и палисадник. С какой истомой порой впиваемся мы глазами в точку на глобусе или на географической карте, в точку, которой помечено то место, где, как нам известно, в данное время находится в неутешной печали без нас наша возлюбленная. Мы в исступлении мечтаем о несбыточном, чтобы точка эта чудом каким-то начала вдруг увеличиваться: вот виден уже и тот дом, вот и окно уж различимо. И стены вдруг для нас становятся прозрачными. И – сердце наше, Боже, успокой – вот тот уголок, где сидит она, вяжет для нас безделицу какую-нибудь, шарфик или варежку, или перечитывает наши письма, а сама при этом, нет-нет да и взглядывая на наш портрет, не успевает смахивать с ресниц набегающие слёзы или, забывшись, размазывает их по лицу. А тут-то! Тут же, а! – вот ведь они: и наличники, и палисад – можно припасть и, если сил не достанет удержаться, облобызать. Даже стёкла окна, за которым покоится её кровать, сотрясаются от проезжающего – так это близко – трактора, играют солнечными бликами и травят своей посвящённостью в такие тайны, какие вам и не снились. И дом-то сам совсем не такой, как все остальные дома в Правощёкино, и в Левощёкино, и во всём мире – магнитный словно. И штакетник – тот уж ровный очень, очень синий. И берёзки в палисаднике, конечно, одушевлённые: и нашёптывают, и наговаривают лирические стихи про бабье лето. А какая девушка сидит под зелёным наличником на коричневой скамеечке. Индийские джинсы. Белые, как молоко, на толстой пробковой подошве и высоком каблуке, босоножки. И красная, как кровь, мохеровая кофточка. И, словно вызов самому небесному куполу, на соломенных кудряшках голубая мохеровая шапочка. И карие глаза. И не так-то просто – два передних, верхних – не на конфетах ли уж извела свои родные? – золотых зуба, гармонирующих с золотой осенью. Улыбка – и зашлись в шелесте жёлтые листья берёзок, и замутился в очах свет. А рядом с девушкой – юноша, и не юноша, а истый дьявол-искуситель. Одна рука его касается индийских джинсов, другая – кофточки мохеровой. И рыжая, как латунный чайник, голова его глаз с девушки не сводит. Так, мельком хоть взгляни, и тебе станет сразу ясно, что власть девушки над искусителем границ не имеет. Стоит ей усмехнуться – смеётся и он, насупится вдруг она – он руки прочь с индийских джинсов и мохеровой кофточки. А из открытого окна «Песняры» про вологодский палисад, который никогда в жизни наверное не видели, заливают. И… сентябрь. И… серебряные паутины тёплым сквозняком протягивает в небе. И… томление в воздухе. И…

Так всё это вот и было.

Лязгнул резко шкворень. Смачно ругнулась под ножом грейдера галька.

Шуму случилось сразу много, но грейдерист – тот даже и не проснулся, когда грейдер дёрнуло и повлекло под яр к Песке. Выехал трактор на мост, дал круто влево и, сбив легко перила деревянные, окунулся в воду. Грейдер, естественно, последовал за ним.

Почихал, почихал дизель, захлебнулся и заглох, так что, не дотянув до берега метров десять, трактор остановился.

Распахнув наполовину скрытую под водой дверцу, из кабины выбрался тракторист, спустился в реку, подняв руки, добрёл проворно до суши и канул в прибрежном тальнике.

А вниз по течению уплывали поспешно обломки перил и вспугнутая со дна муть.

Ближе к правому берегу из воды торчала выхлопная труба, над которой ещё курился жиденький дымок, за трубой выглядывала жёлтая крыша кабины, а на середине реки как-то уж совсем нелепо – голова Михаила Трофимовича. От толчка кепка-восьмиклинка съехала на нос, и из-под козырька виднелись только рот и приподнятый над водой подбородок грейдериста.

Михаил Трофимович хоть и не из коренных жителей Козьего Пупа, но за тридцать лет жизни на этом славном острове и он успел заразиться козье-пуповской осторожностью, чем, пожалуй, если только не глубоким, крепким сном, и можно было объяснить то, что голова его долгое время оставалась безмолвной и неподвижной, поневоле напоминая один из сюжетов сказок Пушкина, иллюстрированных рукою мрачного художника-сюрреалиста. И несмотря на нежное тепло сентябрьского дня и ласковое небо, холодом дохнуло от этой картины.

Так всё и было.