Малахов курган

— Его превосходительство сейчас придут и разберутся. Тогда и поймешь. Бунтовщика вырастил! Имею честь просить прощения. Бывайте здоровеньки...

Жандарм звякнул шпорами, повернулся и ушел.

— Арестанты? А? — Могученко покачал головой. — Ну, садитесь, арестанты, ждите решения... Я пойду взгляну, не идет ли Павел Степанович.

Старик ушел. Юнги сели на диван и шепотом переругивались.

— Який же ты дурень, Веня, — говорил Олесь, — не съел лимона! Съел бы — «где улики?». Мы б сказали: «И не бачили лимонов нияких! А только корчили рожи от музыки!».

— Карцера нам не миновать. Посадят в трюм на блокшив. Крысы, братцы, там с кошку!

— Попадись мне теперь этот гардемарин! — ворчал Трифон. — По гривеннику обещал, а сам убежал. Сдрейфил!

— Мы бы его в трое рук отмолотили, — согласился Веня. — Только где его достанешь!

Не успел Веня произнести эти слова, как в дежурную вошел гардемарин Панфилов.

— Вот и они все трое! — воскликнул он. — Юнги! Что же вы расселись, не встаете, когда входит начальник?

— Мы арестанты, а не юнги. А ты гардемарин еще, а не офицер! — угрюмо ответил Трифон.

— Арестанты? Вот и я сяду рядом и тоже буду вроде.

Юнги потеснились.

Панфилов сел с краю на диван.

— Обещал по гривеннику, а сам убежал! — упрекнул гардемарина Веня.

— Правильно! Между прочим, я затем сюда и явился, — согласился Панфилов, достал из кошелька два гривенника и отдал их Олесю и Трифону.

— А мне? Это что же, братцы! — возмутился Веня. — По условию, всем по гривеннику.

— А условие было — кто лимон съест. А ты не съел...

— Я не съел? А где же он у меня? — Веня показал пустые руки и вывернул карманы брюк. — И за пазухой нет. Хочешь — обыщи...

— Братишки, верно, что он съел лимон?

— Верно, господин гардемарин! — подтвердил Трифон. — Мы и моргнуть не успели, как он дорогой сразу проглотил.

— Ну ладно, получай гривенник...

Приняв гривенник, Веня похвалил гардемарина:

— Видать, что ты будешь правильный мичман!

— Идет! — возвестил Могученко. — Встаньте!

Предупреждение было излишне: гардемарин и юнги проворно вскочили на ноги и вытянулись.

Вошел Нахимов. Увидев гардемарина, он на ходу спросил:

— Вы ко мне? Пожалуйте-с!

Панфилов последовал за Нахимовым в зал присутствия.

— Чему обязан вашим приходом, молодой человек? — спросил Нахимов, садясь к столу.

— Честь имею, ваше превосходительство, явиться: гардемарин Панфилов.

— Лишнее-с. Я вас знаю.

— Павел Степанович! Юнги ни в чем не виноваты — я их подговорил. Они не знали даже, что будут играть гимн. Я один виноват.

— Что вы явились, делает вам честь. Но стыдно-с! Стыдно заниматься шалостями в такие дни-с! Вы через год будете мичманом, стыдно-с! Какой вы подаете пример мальчишкам? Какие из них выйдут моряки? Политика? Я понимаю, молодой человек, ваши побуждения. Но политика — не игра в бирюльки-с! Вспомните декабристов. Они не запятнали ни русского флага, ни чести моряка. Они клялись вести себя так и поступать во всем так, чтобы не заслужить ни малейшего укора. Политик, сударь, должен быть чист и прозрачен, как кристалл! Такие они и были-с! Будет время — Балтийский флот станет гордиться ими, а Черноморский завидовать, что не числил их в своих рядах. Я должен наказать вас. Не за то, что музыка играть перестала, это вздор. А за то, что вы вели себя не так, как подобает моряку... Покамест извольте идти на блокшив. Скажите коменданту: в трюм на хлеб, на воду на семь суток! О вашем поступке я доложу адмиралу Корнилову. Ступайте!

— Об одном осмелюсь просить, — сказал Панфилов, — когда начнется бомбардировка, освободить меня, чтобы на бастионах я мог загладить свою вину.

— Хорошо-с! Я не вызову конвоя — не стану срамить вас. Идите один.

— Есть!

Гардемарин четко повернулся и вышел. Нахимов позвонил.

На звонок вошел Могученко.

— Юнг отпустить! — приказал Нахимов.

— Есть!

На утренней заре

Ночь на 28 сентября выдалась бурная. При шквалистом норд-осте по небу мчались, иногда совсем помрачая лунный свет, рваные облака и проливались над городом холодным секучим дождем. Ветер дул в сторону противника. В русских секретах, высланных с укреплений, сквозь вой ветра иногда слышался неясный шум.

Кавалерийская разведка накануне дала знать, что в англо-французском лагере идет большое движение: на высоты втаскивают пушки, подвозят туры и шанцевый инструмент. Очевидно, неприятель предпринимал какие-то работы.

На рассвете 28 сентября с телеграфа и с библиотечной вышки наблюдатели заметили в подзорные трубы ничтожную, с первого взгляда, новость: на сером скате ниже Рудольфовой горы, занятой французами, появилась желтая горизонтальная черта из свеженасыпанной земли — французы, пользуясь бурной ночью, заложили на скате траншею на расстоянии примерно четырехсот метров от Пятого бастиона. Новость сообщили первому Тотлебену. Он очень обрадовался и послал Меншикову, Корнилову и Нахимову приглашение прибыть в библиотеку, обещая приятный сюрприз. Они немедленно явились и поднялись на крышу библиотеки. Тотлебен запоздал. Он взмылил своего Ворона в скачке по правому флангу укреплений, где отдал распоряжения, сообразные со сделанным открытием.