Малахов курган

Прибавив в кувшин горячей воды, Могученко начал поливать голову Корнилова и сообщал новости:

— На Третьем бастионе горячо. У Константина Егорыча[16] сына убило... Он поцеловал его, перекрестил и пошел распоряжаться, а его самого тут же осколком в лицо... У орудий две смены начисто выбило. Англичанин фланкирует бастион.

— Построим траверсы. Всего сразу не сделаешь, — ответил Корнилов, принимая из рук Могученко белоснежное, чуть накрахмаленное камчатное полотенце, сложенное квадратом.

Ероша волосы полотенцем, Корнилов решился взглянуть в зеркало и, увидев в нем себя, не узнал: левый глаз с бровью, высоко поднятой дугою, был заметно меньше расширенного правого, над которым бровь нависала угрюмо прямой чертой. Корнилов озабоченно потер виски, где осталась мыльная пена. Пена не оттиралась: на висках проступила седина.

Корнилов скомкал и бросил полотенце на стол. Могученко подал второе полотенце и открыл флакон с «Кельнской водой». Брызгая на полотенце из флакона, Могученко говорил:

— На Малаховом башня замолчала. Ну, да не в ней сила. Земляные батареи палят исправно. Все средство в том, что у «него» ланкастерские пушки. «Он» бьет за две версты наверняка, а мы «его» едва досягаем.

— Войдет в охоту — подвинется поближе...

Корнилов освежил лицо полотенцем, смоченным в одеколоне, тщательно сделал пробор над левым виском и пригладил волосы жесткой щеткой.

Надев поданный Могученко мундир, Корнилов прицепил аксельбант в петлю верхней пуговицы и посмотрелся в зеркало.

— Крепкого чаю соизволите? С лимоном? С ромом?

— Давай чаю, Андрей Михайлович! — ответил Корнилов, направляясь в кабинет.

От утреннего надсадного раздражения у Корнилова не осталось следа, и, когда вскоре явился в штаб флаг-офицер Жандр, он нашел адмирала, каким привык его видеть всегда: немножко чопорным, чуть-чуть надменным, щеголеватым.

Жандр доложил, что французы бросают в город невиданные до сих пор ракеты с медной гильзой длиною в полтора аршина. На конце гильзы — пистонная граната. Большая часть гранат почему-то не взрывается, а те, что взорвались, вызвали в городе несколько пожаров, погашенных брандмейстерской командой.

— Любопытно... Это фугасная граната или зажигательный снаряд? Прикажите прислать мне эту новинку.

— Его светлость! — возвестил Могученко, распахнув дверь.

Меншиков вошел в плаще и не снимая морской фуражки. Он был в адмиральском мундире. Корнилов поднялся ему навстречу.

— Сидите, сидите! — махнув рукой, сказал Меншиков, опускаясь на подставленный Жандром стул. — Не до церемоний тут! Ну, как идут дела на правом фланге, Владимир Алексеевич?

— Отлично, ваша светлость. Я только что был на Пятом и на Четвертом бастионах. Думаю, что мы скоро заставим замолчать французов. А на левом, ваша светлость?

— Отвратительно! Дайте мне чаю.

— Могученко, чаю его светлости. Живо!

Все помолчали, прислушиваясь к вою канонады. Вдруг раздался чрезвычайный удар, от которого задребезжали и зазвенели оконницы и распахнулась дверь.

Корнилов позвонил и крикнул:

— Могученко! Что же чай?!

Могученко вошел, неся на подносе чай для князя. Расцветая улыбкой, старик сказал:

— Прошу простить великодушно. Не утерпел — на крыльцо выбежал. Над Рудольфом черный столб до неба. Мы, должно, у французов пороховой погреб взорвали! Красота! Чисто на акварели! Кушайте, ваша светлость, во здравие!..

Меншиков поморщился от матросской фамильярности, которую он считал недопустимой. Он попробовал стакан пальцами, осторожно налил чаю на блюдце и, поставив стакан на бумагу, начал пить чай по-московски — из блюдечка.

— Ваша светлость, осмелюсь вам дать совет: не рискуйте собой, — сказал Корнилов. — Помните, что вам писал государь: без вас Севастополь будет обезглавлен.

— Ну да, конечно! Войска видели меня. Думаю, что этого для воодушевления солдат довольно...

— Разумеется, ваша светлость!

— Я отправлюсь на Северную. Я вполне на вас полагаюсь, Владимир Алексеевич! — говорил Меншиков, допивая чай прямо из стакана.

— Рад заслужить доверие вашей светлости!

— «Ваша светлость, ваша светлость»! — передразнил Корнилова Меншиков, вставая. — Меня зовут Александр Сергеевич! Какой вы свежий — корни-шон прямо с грядки! Как будто вы на бал собрались!

Корнилов любезно улыбнулся, и князь мог считать, что каламбур, основанный на созвучии слов «Корнилов» и «корни-шон», удался.

На Третьем бастионе

Когда Меншиков и Корнилов садились на коней у штаба, к ним подъехал лейтенант Стеценков и доложил Корнилову, что, не встретив его на бастионах, сам решился снять оттуда юнкеров, чтобы не возбудить нареканий со стороны родителей, если бы одного из них убили. Среди юнкеров находились подростки четырнадцати-пятнадцати лет.

Меншиков, прислушиваясь к разговору, вставил:

— Пришлите ко мне, лейтенант, — я дам пять крестов. Возложите на достойнейших из юнкеров от моего имени.

— Слушаю, ваша светлость.

Корнилов проводил Меншикова до Графской пристани и тут с ним простился, а сам в сопровождении флаг-офицера Жандра направился к Пересыпи и тут встретился с Тотлебеном. Они съехались, остановили коней и поговорили о том, как протекает бой.