Мальчик из Бухенвальда. Невероятная история ребенка, пережившего Холокост

– У меня не было мечты вернуться домой, к семье, как у тебя, – продолжал он. – Такой, что помогала бы держаться. Я не мог узнать, живы ли мои папа и брат, и ты тоже. Но твоя мечта – что ты войдешь к себе в дом, где все тебя ждут, – она помогала и мне. Я выжил благодаря твоей мечте. Ты помог мне поверить.

– У всех нас, наверное, было что-то, что помогало нам выживать. Каждый из нас в чем-то таком нуждался, – ответил я, обнимая Абе.

Не сводя с Абе глаз, я следил за тем, как он поднимается по сходням. Его силуэт превратился в маленькое пятнышко, а потом слился с американскими солдатами. Но я все равно продолжал махать рукой, пока она не заболела. Мы с профессором дождались, пока раздастся гудок, предупреждающий об отправлении парохода. Мы стояли на причале и смотрели, как гигантское судно прошло через гавань и двинулось в направлении Ла-Манша, к океану.

* * *

Каждый день в Ле Везине поступали новости о смерти членов наших семей, друзей и соседей из разных городов и деревенек. В основном их сообщали те, кто приезжал в центр, хотя часть оказывалась слухами, но в вечерних радиопередачах говорили о все большем числе евреев, погибших от рук нацистов в Европе, так что часть информации определенно была верной. Время от времени к нам поступали данные из нацистских архивов концентрационных лагерей, расшифрованных разведслужбами союзников. Тогда мадам Минк приглашала кого-то из мальчиков к себе в кабинет и осторожно сообщала ему новости. Мы все выдыхали с облегчением, если звали не нас. Мы плакали, горевали и утешали того, кто узнал, что убили его мать, сестру, брата или отца. Мы все находились в тревожном ожидании, зная, что наступит и наш черед. Но большинство предпочитали цепляться за надежду, что ему должно повезти.

Джо, Марек и Салек начали учиться – к ним в Ле Везине привезли учителей. Думаю, учеба была для них способом отвлечься от тревоги, сопровождавшей нас день за днем. Они занимались математикой и французским и, овладев языком и нагнав пропущенное, чтобы попасть в тот класс, который подходил им по возрасту, должны были пойти во французскую школу с другими детьми. По вечерам социальные работники приходили с нами побеседовать. Нас делили на небольшие группы, и каждая усаживалась полукругом на скрипучие жесткие деревянные стулья; мы сидели, слушая мужчин и женщин, рассказывавших про возможности дальнейшего обучения, профессионального образования и иммиграции во Францию или другие страны, открытые для нас. Социальные работники пытались заставить нас думать о своем будущем. Но мало кто был к этому готов. Мы просто молча сидели, ерзая на стульях, пока кто-нибудь не вспоминал какое-то происшествие в гетто или лагерях смерти. Тогда мы начинали говорить. Нам всем хотелось поделиться своими воспоминаниями.

Мне, в отличие от Джо, Марека и Салека, не нравилось учиться. В классе я не мог сосредоточиться. Однажды во время уроков я вспомнил своих школьных друзей из Польши, Галинку и Визека, сестру и брата, погодков. Они были нашими соседями и жили в паре домов от моего на улице Третьего мая. На Рождество я ходил к ним домой, пел рождественские гимны и украшал елку бусами и пряниками в форме ангелов и звезд, которые пекла их мама. На Пасху мы красили у них на кухне яйца в ярко-синий, красный и фиолетовый цвет. На еврейские праздники Галинка и Визек приходили к нам, ели чолнт[8], слушали наши молитвы и истории, которые рассказывал папа.

Однако как-то раз, весной 1938-го, накануне Пасхи, когда мы шли домой из школы, как обычно держась за руки, Галинка и Визек, а с ними еще несколько ребят из моего класса вдруг столкнули меня с невысокого пригорка и стали бить ногами в живот, дергать за волосы, отвешивать пощечины и плевать в лицо. Эти дети, мои одноклассники, мои друзья, никогда не нападавшие ни на меня, ни еще на кого-то, стали совсем другими людьми. Наконец они бросили меня там, рыдающего, в синяках и ссадинах, сказав напоследок, что мой народ погубил Иисуса. Я похромал домой. Там мама схватила меня в объятия, а Хаим отвел к врачу, который сказал, что у меня сломана рука.

Я подозревал, почему мои одноклассники так со мной поступили: я был евреем, не таким, как они. Несколько раз в неделю наша учительница, суровая женщина, улыбавшаяся очень редко, приказывала еврейским детям выйти из класса. Мы бегали по затертому дощатому полу коридора в одних носках, чтобы лучше было скользить, а у детей-христиан шел тем временем урок религии. Однажды я сел возле двери и стал слушать. Ученики повторяли католическую молитву о «вредоносных» евреях; «вредоносный» означало человек, плохо влияющий на других.