Мальчик из Бухенвальда. Невероятная история ребенка, пережившего Холокост

Партизаны в ту ночь совсем распоясались, напившись сильней обычного: они едва ворочали языками, а их взгляды, натыкаясь на меня, становились такими же презрительными, как у эсэсовцев и охранников в HASAG.

– Пляши, жиденок! – кричал мальчишка с соломенными волосами, кривя верхнюю губу.

Он выстрелил из пистолета, едва не попав мне в плечо.

Но тут какая-то ветка над нами затрещала и вниз посыпались искры, так что внимание мальчишек переключилось.

Я не стал испытывать удачу. Пока они смотрели вверх, я бросился бежать, благодаря вспыхнувшее пламя за возможность улизнуть.

Оскальзываясь на грязи и гололедице, я петлял между деревьями, перепрыгивал через бревна и валуны, перебегал неглубокие ручейки, ломая лед там, где он еще не успел растаять, и мои ноги проваливались в холодную воду.

Когда я добрался до бараков HASAG, мои ботинки выглядели так, будто в них бродили по болоту. Я был уверен, что отморозил пальцы на ногах.

Пригибаясь к земле, я спрятался в колючем кустарнике, шипы которого рвали мне одежду и царапали кожу, и стал ждать утренней смены караула, когда электрическую изгородь на несколько минут отключат.

Мне удалось пробраться внутрь, но для этого пришлось голыми руками вырыть под изгородью подкоп, потому что у меня не было драгоценностей или денег, чтобы подкупить охранника, который придержал бы ее надо мной. Так я оказался на другой стороне.

Я вернулся.

Вернулся назад. За забор.

Стал пленником немцев.

* * *

Не могу сказать, что желание жить ко мне вернулось; скорее, я смирился с рутиной.

Я начал есть вилкой и ножом, а не руками, причем оказался одним из последних в нашем центре, кто возобновил эту привычку. Я понял, что даже не помню, как пользоваться вилкой и резать мясо ножом. Салеку пришлось показывать мне. В Бухенвальде, когда пришли американцы, у нас появилась еда. Солдаты раздавали сардины и хлеб, консервированную фасоль и шоколад. Мы с Абе, получив свои пайки, сразу набросились на них, но Яков велел нам все выплюнуть. Он забрал у нас продукты и сказал, что будет выдавать их понемногу, частями. Если мы станем есть слишком быстро или помногу, то наши сжавшиеся желудки и ослабевшие мышцы пищевода могут не справиться, и мы сильно заболеем, потому что пища не будет перевариваться. Он оказался прав. Несколько мальчиков, которых не предупредили, как нас, умерли. Многие заболели. Весь лагерь был покрыт рвотой.

Когда наши желудки снова обрели способность переваривать по три приема пищи в день, мы стали заталкивать еду себе в глотки пригоршнями, глотая непрожеванные куски мяса и овощей. Салеку пришлось заново учить меня класть в рот маленькие кусочки и хорошо жевать. Я словно ребенок учился есть с самого начала.

Большая часть моей одежды была покрыта жирными пятнами, потому что я вытирал об нее руки, поэтому персонал выдал мне новые вещи. Старые я отнес в металлическую бочку у нас на участке, где сжигали сухие листья, и смотрел, как ткань, вместе со вшами и блохами, оставшимися с Бухенвальда, превращается в пепел.

Я начал спать в настоящей пижаме и каждый четверг отправлял одежду в стирку. Я опять носил белье и каждое утро надевал чистое.

Когда наша семья жила в гетто, мама старалась, чтобы мы ходили опрятные: она стирала нам одежду в колодезной воде, если ее удавалось натаскать достаточно и если было топливо для растопки, чтобы ее нагреть на дровяной плите, а потом развешивала вещи на веревке на балконе, чтобы просушить. Зимой штанины промерзали насквозь, и казалось, будто их постирали прямо вместе с ногами.