Мальчик из Бухенвальда. Невероятная история ребенка, пережившего Холокост

Я покачал головой.

– Ромек… есть один мальчик в Швейцарии… возможно, это твой брат Мотл.

Глава семнадцатая

Единственное, о чем я мог думать, пока мы с Жаком и Анри гуляли в близлежащем парке, был Мотл.

Мотл не хотел становиться портным, как папа. И солдатом, как Хаим, тоже не хотел. Мотл, похоже, не хотел даже быть ребенком. Когда мы с Мойше играли в футбол, ловили лягушек или просто бегали по улице, Мотл копался в проводах и чинил поломанные электроприборы для наших соседей. Он собирался поступить в университет, стать инженером и знал, что, будучи евреем, должен показать лучшую успеваемость в школе, потому что в Польше для евреев выделялось всего несколько мест на каждом факультете. Все свое свободное время Мотл посвящал учебе и был не только одним из лучших, но самым лучшим и в нашей школе, и во всех ближайших, вплоть до самой Варшавы. В ту осень, когда нацисты вторглись в Польшу, Мотл должен был поступать. Но нацисты ввели новые правила, а по ним евреи не могли учиться в университетах.

Жак и Анри рассказывали про концерты в парке, куда хотели меня сводить, и про городские танцы. Они оба были выше меня ростом. Они болтали, держались дружелюбно и открыто, но не казались такими всезнайками, как Салек. Я чувствовал, что они искренне хотят лучше узнать меня.

Жак и Анри наперебой рассказывали, как папа спрятал их в христианском монастыре на время нацистской оккупации. Им надо было притворяться послушниками. Их мама тоже пряталась в деревушке на юге страны. Но папа пропал без вести, а друг семьи, которому удалось выжить, сказал, что видел его в Аушвице перед отправкой в Биркенау, что практически всегда означало смерть.

Было что-то в этих мальчиках, в их разговорах казавшееся мне знакомым. Дорожка шла по берегу узкой реки, и в какой-то момент мне показалось, что я гуляю с двумя своими братьями. У меня даже дрожь побежала по спине, потому что я ни разу не ощущал такого с Салеком, Мареком и даже с Абе.

В Париже, рассказывали мальчики, если показываешь удостоверение, подтверждающее, что ты еврей, тебя пускают в кино бесплатно. У Жака и Анри такие удостоверения были. Я показал им свой значок ветерана войны, также дававший бесплатный доступ в театры и на концерты. Недавно мальчики посмотрели Мадам Пимпернель, или Парижское подполье, а еще Назначение: Париж! Им нравились военные фильмы, потому что в монастыре у них не было никакой информации и они не знали, что происходит в мире. В отличие от меня они хотели знать, что происходило в Европе, как так вышло и не может ли это случиться снова. Потом Жак заговорил о новом фильме про Тарзана. Я навострил уши. Жак забрался на кованые ворота, заколотил себя в грудь, а потом издал клич Тарзана; к собственному удивлению, я спросил, не можем ли мы пойти посмотреть этот фильм вместе.

Когда мы возвращались в центр – я шел между двумя братьями, – Аврора в школьной форме показалась из-за угла и направилась прямиком к нам. У меня в животе запорхали бабочки, и, кажется, я перестал дышать. Она была с двумя подругами, в точно таких же формах. Когда они подошли ближе, я заметил, что Аврора покраснела. Ее глаза встретились с моими, и в них заблестели искорки.

Это не прошло незамеченным: когда мы с девочками разминулись, Жак и Анри стали меня дразнить, что я завел себе невесту. Я отмахнулся, сказав, что никому не могу понравиться. Аврора – просто мой друг. Она рассказывает мне о пчелах. Но мальчики не согласились с моим ответом. Они пообещали научить меня свингу, чтобы я мог пригласить ее на танцы.

– Да и одежду тебе надо подобрать помоднее, – сказал Генри, остановившись, чтобы меня рассмотреть.

– Эти брюки тебе велики, а рубашка мала, – сказал Жак. – Но это легко исправить. У тебя симпатичное лицо и глаза. Ты выглядишь стройным. С какой стати ты решил, что не нравишься девчонкам?

– Да вы посмотрите на мои шрамы, – ответил я. А потом рассказал о том, как их заработал.

Мальчики заверили меня, что шрамов практически не видно.

– Просто кое-где твоя кожа более темная, – добавил Анри. – Да и вообще, девчонки не любят слюнтяев. Шрамы делают тебя особенным, красавцем, вроде французских актеров – Люсьена Бару, Жана Марэ и Фернанделя.

– Ты выделяешься, потому что выглядишь честным и открытым. Как другой актер, Ремю.

– Как мальчишка-сосед, которому можно доверять, – поддержал его Жак.

Я был потрясен их описанием – тем, как Жак и Анри видели меня. Я точно не чувствовал себя честным и открытым.

К тому же я знал, что пропустил несколько лет, когда должен был научиться ухаживать за девочками, как Хаим ухаживал за Голдой. Моей последней подругой была Галинка, и та дружба закончилась не очень хорошо. Я не знал, как разговаривать с девочками, не говоря уже о том, как ухаживать за ними, хотя с нами в центре жили несколько французских девочек-сирот, сестер мальчишек из нашего здания. При встрече с ними я покрывался потом, краснел и спешно удалялся.