Мальчик из контейнера

— Мама, можно к тебе? — спросила она виновато, заглянув в приоткрытую дверь. — Ты очень расстроилась? — обняла за плечи Валентину Ивановну, прижалась щекой к ее щеке. — Не надо. Все будет хорошо. Может, даже и хорошо, что сейчас все открылось.

— Может, ты и права, — тихим голосом ответила Валентина Ивановна. — Только…

— Что только? — переспросила Кира, отстранившись. — Заняться его воспитанием? Заучивать параграфы из стишка «Что такое хорошо, что такое плохо?» Все ли нравоучения он может заучить, все ли будут его устраивать? А если встретится случай, которого нет в стишке? Смотри, больше полугода прошло после выпуска, а он нигде до сих пор не работает. Одни разговоры о плохих начальниках. Учиться тоже не спешит. Коля жил мечтой стать летчиком, он и будет им! И не только за мечту его приняли в училище, а за его знания, за работу над собой! Ночами корпел над учебниками, кувыркался, тренируя вестибулярный, как он говорил, аппарат, подтягивался, отжимался, бегал по утрам и вечерам. Вот такое стремление и дает свои плоды. А ходить и зудеть, как муха на навозе, это удел маленьких людишек, никчемных и жалких. Я другого отца своим детям желаю.

— Мне не нравятся твои слова. Нельзя так безжалостно относиться к маленьким, как ты их назвала, людишкам. Люди не могут быть все равными, разве можно презирать человека только за то, что он не похож на тебя! Нельзя. У каждого своя судьба.

— Судьбы, мама, должны быть хоть чем-то похожи, чтобы быть им долго вместе. У нас нет этого, — Кира подошла к окну, скрестила на груди руки.

— Ты права, — согласилась Валентина Ивановна, — но такое редко в жизни бывает. Чаще люди приноравливаются друг к другу. Стараются понять друг друга, и если достаточно ума и гонор не главное, то они приходят к общей гармонии, устраивающей их в достаточной степени. Часто молодые ищут вечной любви, и малое отклонение принимают за катастрофу. Любовь — это основа семьи. Но любовь ведь не только в сюсюканье. Любить можно не только за голубые глаза, но и за многое другое. За смелость мысли, за отчаянную борьбу в защиту справедливости, за стремление сделать человека счастливым, за многое, что и не перечесть. Я своего мужа любила совсем не за красоту. Он был обычным русским парнем, добрым, улыбчивым.

Самолеты и полеты для него были всем, они его и забрали целиком. Я осталась ему верна на всю жизнь, не могла предать его, это было выше моих сил. Воспитывала одна дочь, хотя предложений было много. И не жалею об этом. Я считаю себя счастливой, думаю, что и он поступил бы точно так же. Он и я вместе до сих пор, и никто нас не разлучит. Вот так мы и живем неотделимы друг от друга, хотя не было у нас, как говорят некоторые, сумасшедшей любви. Была и есть тихая, неразрушимая любовь до гробовой доски.

Валентине Ивановне послышались всхлипывания, она сразу и не поняла, что плачет Кира. Встала, подошла к ней, обняла и прижала ее голову к своей груди.

— Успокойся, — сказала она, поглаживая голову дочери, — жизнь такая непростая штука, только и гляди себе под ноги, чтобы не споткнуться. Главное в ней — не быть изгоем. Надо учиться понимать другого, при необходимости, не раздумывая, подать нуждающемуся руку помощи. Если каждый человек хотя бы одного вытянет из болота, поставит его на правильную дорогу, тогда можно считать, что жил он не зря. Так я думаю. Наплела тебе короб всего. Ты только начинаешь жить, дай Бог тебе избежать многого — соблазна, зависти, зазнайства…

Сквозь всхлипывания Валентина Ивановна слышала:

— Спасибо тебе, мамочка, за все, что ты сделала для нас с Колей! Ты самая-самая у нас!

— Живите и вы для добра! — Валентина Ивановна поцеловала в макушку Киру.

Поздно вечером, через неделю после пресловутого новоселья и разлада, вдрызг упитый объявился Гриша. Кира не хотела впускать его, да вмешалась Валентина Ивановна.

— Дай ему крепкого чаю, — распорядилась она и вышла из кухни.

Кира вспыхнула огнем, хотела возразить, да одумалась.

— Кира, я же… я же не этот, — плачущим голосом лепетал Гриша. — Я же с ним…

— Знаю! — выделяя каждую букву, бросила Кира. — Ты с ним — два сапога!

— К-какие сапоги? Не брал я никакие с-сапоги, — не понял Гриша.

— Два сапога — пара! — пояснила Кира. — Два бестолковых болвана!

— Т… ты т-так говоришь, я-я обижусь и н-не п-приду больше.

— Тебя никто сюда не звал и не ждал! Или за расчетом пришел за съеденное мной у твоего друга?

— А о-он не п-просил рассчитываться…

— Какая щедрость! Кого он еще по миру пустил, что так богато живет и даром поит до соплей своих дружков-полудурков?

— Никого он н-не пускал по миру, это от старухи, ну от той, что п-пр… у-усыновила его, остались вещи, и он и-их сдал в… в ломбард.

— Ты, наверное, помогал ему таскать барахло в ломбард? За это он тебя и напоил?

— Д-да. Н-нет. Не п-помогал. Мне было некогда тогда.

— А приемную мать убить он не просил тебя? Или ты тоже был занят?

— Н-не просил. А откуда ты знаешь, что он у-убить ее х-хотел? Я же тебе этого не говорил.

— Говорил.

— Н-не помню.