Мальчик, которого стерли

Я застыл. Существование Хлои ограждало меня от слишком прямых расспросов о моей сексуальности, но были мнения, которые ставили меня под подозрение в любом случае. Я всегда нервничал, когда должен был высказать свое мнение по какому угодно вопросу, ставившему меня перед чужим судом. Считаться неженкой — это одно; считаться неженкой, который сочувствует арабам — совсем другое. Считаться неженкой, который сочувствует арабам — это все равно что вымостить дорогу всем и каждому, чтобы в конце концов они распознали мою привязанность к мужчинам. А когда они раскрыли бы этот секрет, ничто не могло бы их остановить — задним числом они стали бы расценивать любую подробность обо мне, любое мое мнение попросту как симптомы гомосексуальности. Я мог похвастаться тем, что разобрал больше машин, чем другие рабочие у отца; я мог показывать пальцем на парня в школе и смеяться над его узкими джинсами и завитыми волосами — но если бы заподозрили, что я чувствовал определенные порывы или имел определенные мысли, я перестал бы быть мужчиной в глазах этих людей, в глазах своего отца.

— Так что, парень? — спросил брат Нильсон. Он наклонился вперед и слюняво улыбнулся. Казалось, все его силы ушли на то, чтобы приподнять спину с дивана. — Кошка язык откусила?

Я приготовил урок про Иова, самого невезучего из всех невезучих персонажей Ветхого завета. Я думал, что, держась Писания, смогу избежать расспросов, избежать чувства, будто стены шоу-рума сужаются и направляют желтый свет микроскопа на мою иссякающую веру, на мою предполагаемую манерность. Теперь я не знал, что сказать и что сделать.

Я кашлянул в кулак и перевел глаза на свою Библию. Взгляд брата Нильсона я решил не замечать.

— Урок Иова в том, что мы никогда не можем знать намерений Божиих по поводу этого мира, — сказал я. — Почему случается что-то плохое? Почему плохое случается с хорошими людьми?

Я обратился к этому отрывку, пытаясь заставить пальцы быть твердыми. Я чувствовал на себе жар двух взглядов — брата Нильсона и отца — но не поднимал глаз. Я листал страницы взад-вперед, надеясь, что нить мыслей вернется ко мне.

— Давай, парень, — сказал брат Нильсон. — Позволь Святому Духу действовать через тебя.

Я глядел на слова, пока они не превратились в бессмысленные значки, пока не поплыли сквозь страницы. Простые, декларативные предложения, которые я готовил прошлым вечером, отказывались вставать на место между изношенными строчками доводов, которые церковь внушала мне три раза в неделю со дня моего рождения.

— Иов был хорошим человеком, — сказал я. — Он не заслуживал того, что на него свалилось. Но друзья его не хотели слушать. Они не…

То, что я пытался сказать, казалось невозможным и слишком сложным, чтобы выразить в словах. Когда в жизни Иова все пошло не так, когда он потерял жену, и двоих детей, и весь свой скот из-за пари между Богом и Сатаной, его друзья думали только об одном: спрашивали, что же он натворил, за что он заслужил наказание Божье. Казалось, у них было одно объяснение: все плохое случается с плохими людьми. Но что происходит, когда хорошее случается с плохими людьми, или наоборот?

Я поднял глаза на вход и увидел, что подъехала Хлоя. Она убрала свои длинные волосы в «конский хвост», ее улыбку прорезали брекеты, которые я много раз использовал как предлог, чтобы положить конец французским поцелуям. Хотя женщины обычно не посещали мужские чтения Библии, Хлоя отличалась некоторым вольнодумством, когда доходило до разделения мужской и женской роли в церкви, считая, что женщины имеют столько же прав быть главой церкви, как и мужчины — правда, говорила мне об этом по секрету. Большинство наших прихожанок, включая мою мать, верили, что Библия ясно назначила мужчин главенствовать в церкви, хотя кое-кто из них начал оспаривать это утверждение. Сейчас, однако, Хлоя осталась снаружи в своей машине, следя за мной в поисках того, чем я обладал, как надеялся отец, как надеялись эти люди: уверенности будущего главы церкви. Патриархальная цепочка переходила напрямую от брата Нильсона к отцу, и наконец — ко мне.

Я чувствовал, как горит лицо. Я захлопнул книгу и уставился в пол.

— Я не…

Плитка уже высохла, и в следах, оставленных резиновыми подошвами людей, осталась тонкая пленка ультрафиолетовой пыли. Пол нужно было помыть. Ряды машин снаружи нуждались в автоматической мойке, пятна воды на отцовском товаре высыхали после ночного дождя.

— Все в порядке, сын, — сказал отец, не поднимая глаз от своей Библии. — Мы можем сделать это как-нибудь в другой раз.

Во рту у меня пересохло, язык придавливал слова, как пресс-папье.

— Я сбился с мысли, — сказал я, отводя взгляд, и поймал отражение нашей группы в заднем стекле «мустанга». Наши фигуры, простертые у выпуклого стекла, напоминали длинный тонкий ободок золотого кольца, разорванного лишь в пространстве между моей правой ногой и подлокотником дивана.

Брат Нильсон открыл свою Библию на другом месте и прочистил горло.

— Все в порядке, — сказал он. — Некоторые из нас не созданы для чтения Писания.

Он заговорил о радостях рая и о жизни вечной.

* * *