Мальчик, который нарисовал Освенцим

В танцевальном клубе собирались авантюристы, желавшие пофлиртовать. Среди них были и охранники, и девушки, которые надеялись, что правильные знакомства помогут им выйти на свободу. Ева-Рут тоже нашла там себе нового друга. Он был не таким наивным, как я, и вскоре она, под открытое неодобрение обитателей лагеря, перебралась жить к нему в камеру. Я ревновал, чувствовал себя покинутым и отчаянно нуждался в собеседнике.

Всеобщее сострадание вызывали немногочисленные польские евреи, бежавшие из так называемых «концентрационных лагерей». Эти люди с Востока из раза в раз повторяли свои истории с таким пылом, что лишь немногие считали, будто они преувеличивают.

Из толпы выделялся один человек. Подавленный, дерганый юноша в ужасном состоянии, который утверждал, что ему удалось сбежать из лагеря под названием «Освенцим». Считалось, что это рабочий лагерь в Силезии. Неизменное волнение и отсутствие самоконтроля во время рассказов подрывали доверие к тому, что этот парень говорил. Обвинения в адрес западной цивилизации казались притянутыми за уши и бездоказательными. Все это вызывало только раздражение. Мы никогда прежде не слышали ни об Освенциме, ни о концентрационных лагерях, поэтому воспринимали его рассказы даже не как безосновательные обвинения, а как богохульство.

Нас всерьез начали готовить к отъезду. Стариков и ветеранов войны посылали в Терезиенштадт, остальных – на восток. Куда? Мы не знали. За раздачей идентификационных номеров и минимального сухого пайка последовала лекция о том, как нужно вести себя в поездах. На другое утро мы сели в грузовики, которые привезли нас на товарную станцию берлинского вокзала Штеттингер.

К паровозу был прицеплен пассажирский вагон, в котором ехали охранники, а следом тянулся состав из примерно десяти закрытых товарных вагонов. Вдоль насыпи выстроились часовые, сжимавшие в руках автоматы. С крыши последнего вагона на нас был нацелен пулемет.

Мы с мамой старались держаться вместе, и нас затолкали в вагон с двадцатью другими заключенными.

Пол был выстлан соломой, а окна заменяли четыре заколоченных вентиляционных отверстия, и на протяжении всего путешествия на восток нам предстояло делить одно санитарное ведро на всех. Мы не без труда устроились между чемоданами. Я отыскал на стене надпись на французском языке: «40 человек или 8 лошадей»[26]. Нас очень волновало, к какой категории груза относимся мы.

Затем поезд тронулся. В качестве последнего дерзкого вызова родному Берлину наши смятенные души, собравшись с последними силами, затянули песню прощания. По мере приближения к черте города высокие трубы фабрик, указатели на восточный пригород и темные силуэты в сгущающихся сумерках постепенно отступали. Переполненный город накрыла пелена молчания, и его затемненное «я» уже не в силах было поднять взор на своих уходящих детей. Возможно тем, кому не суждено было увидеть город вновь, он печально кивнул на прощание. Для меня же Берлин остался чужим и холодным. Может, ему тогда стало стыдно за себя и наше тяжкое положение?

Мы удалялись от границ Германии, а стук колес убаюкивал нас, нагоняя неприятные мысли. Мы покидали потерянный для нас мир, тот мир, что потерял сам себя.

Часть вторая

Глава 5 Освенцим

Единственным источником свежего воздуха была вентиляционная решетка, и мы подходили к ней по очереди, чтобы немного подышать. Когда очередь доходила до меня, я подтягивался на решетке, чтобы хоть мельком увидеть родной Бойтен. Но безуспешно.

Поезд проезжал мимо знакомых мест, среди которых были и угольные шахты Верхней Силезии. Мы часто останавливались, освобождая пути для эшелонов с подкреплением, направлявшихся на Восточный фронт. Как правило, это происходило по ночам и здорово нарушало расписание. Даже самые разговорчивые уже перестали гадать, когда мы прибудем на место. Люди становились нервными и раздражительными, они страшились неизвестности.

В редких случаях нам разрешали опорожнить санитарное ведро и принести столь необходимую воду. Вопросы о том, кто и что должен выносить и чья теперь очередь пить из кружек, вызывали ожесточенные споры. Вежливость и сочувствие сменились всплеском эгоизма, который предвещал отчаянную борьбу за выживание. Неполные два дня пути в страхе, неудобстве и неизвестности обрушили барьеры человеческих приличий некогда вежливых берлинцев.

Единственная остановка, на которой нам разрешили немного пройтись и размять затекшие ноги, была в безлюдной сельской местности. Возможность подышать свежим воздухом была встречена с радостью, а найти отхожее место было просто необходимо. Указатель с надписью Ustempo означал, что мы уже покинули Германию и находимся в Польше.