Мальчик, который нарисовал Освенцим

Двум дородным заключенным, которые внешне подходили под описание, было приказано наматывать круги по бараку.

– А раввины у нас тут есть?

Никто не ответил. Бороды, которые прежде выдали бы их с потрохами, были сбриты – забавное преимущество процедуры, которую нам пришлось вытерпеть. Молчание не пришлось по нраву офицеру СС, и он, решив, что мы его обманываем, принялся подыскивать себе новых жертв.

– Я слышал, что отцы кое-кого из присутствующих насиловали арийских девушек. Давайте-ка взглянем на этих блондинов с кривыми носами!

В ответ снова повисло молчание, так как у многих из нас волосы и впрямь были светлые, никто и не подумал выступить вперед. Разгневанный и, вероятно, смущенный, он прибегнул к угрозам.

– Это ваш последний шанс избавиться от сокрытых ценностей. Мы их все равно найдем. Бросьте их на пол. Если после того, как вы выйдете из этого барака, у вас хоть что-нибудь найдут – застрелят.

В конце концов нас провели в другую комнату, также заставленную столами. Там молодой русский узник синими чернилами и двухсторонней ручкой набил мне на левом предплечье татуировку. Он вывел первые три цифры, стараясь не дать крови смешаться с чернилами, а потом набил остальные три.

Татуировщик работал очень осторожно, но боль была нестерпимой. Казалось, будто в меня без остановки втыкают тысячи булавок. Парень поднял на меня взгляд и понял, что я еще совсем юн. Закончив, он прошептал к моему великому удивлению:

– Удачи тебе.

Я посмотрел на то, что получилось. На мой взгляд, татуировка с номером 127003 была крупновата. Я отметил, что сумма чисел равна 13 – это хороший знак[32]?

Но какой бы глубокий смысл ни обрел для меня этот номер, согласно плану рейха по уничтожению нашей идентичности, незначительное имя превратилось в незначительный номер.

Как и 100 000 мужчин до меня, я теперь был просто одним из Schutzhäftlingen мужского пола, или, иначе говоря, – «заключенных под стражу». На каждого из нас оформили два экземпляра документов: один хранился в лагере, а другой отправляли в гестапо.

– Идиот, какой ты теперь Израиль![33] – закричал на меня узник из канцелярии, когда я попытался записать свое второе имя, которое, согласно декрету от 1938 года, стало обязательным для всех евреев мужского пола.

Я продолжил заполнять анкету: 13 лет – Бойтен – Берлин – помощник садовника – эмигрировал – депортирован – нет – корь, скарлатина, свинка – нет, нет, нет. В последнем пункте я должен был расписаться под утверждением, что отныне объявляю себя человеком без гражданства и собственности.

В конце концов объявили долгожданный перерыв, во время которого нам выдали металлические кружки с чем-то, похожим на горячий чай. И вновь были крики – крики никогда не прекращались. На этот раз вызывали докторов и других специалистов. Чуть больше десяти человек вышли вперед.

Мой непокорный разум пришел в себя, страстно желая вновь ускользнуть из-под носа у гестапо. Сейчас или никогда. План был отчаянный, но первый этап казался выполнимым. Я подошел к офицеру СС, щелкнул каблуками и, насколько позволял мой жалкий вид, постарался произвести на него положительное впечатление:

– Прошу вас рассмотреть возможность моего перевода. Мне еще не исполнилось 14, и я чувствую себя не в своей тарелке.

Из-под остроконечной фуражки, украшенной черепом и костями, показалась насмешливая ухмылка. Офицер посмотрел на меня сверху вниз.

– И куда же тебя перевести?

– В детский лагерь, – уверенно ответил я, гордясь своей сообразительностью.

– Здесь нет детских лагерей, – недовольно огрызнулся он.

Я продолжал настаивать:

– Ну тогда, пожалуйста, хотя бы отправьте меня к остальным подросткам.

С нескрываемым раздражением он предостерег меня:

– Однажды ты скажешь спасибо, что я не отправил тебя к ним. Ты останешься здесь. Это все. Проваливай!

В кромешной темноте нас повели в спящие бараки. Мы едва держались на ногах.

Нас завели в одно из бесчисленных строений на территории лагеря. В помещении не было ничего примечательного. По обе стороны барака в стенах были устроены трехэтажные нары высотой чуть меньше метра и площадью два на два метра каждая. На устланной соломой полке, независимо от телосложения, размещалось по шесть заключенных. В центре барака стояла квадратная кирпичная печка, одна сторона которой служила в качестве плиты, а из второй поднимался дымоход.

Мы, новички, набились в барак и были оставлены на попечение блокового (старшего по блоку) узника со стажем, которому доверяли контроль над другими заключенными. Он и его помощники сразу же начали распределять нас по нарам. Нам предстояло освоить замысловатое искусство лежать на боку валетом, вытянувшись, словно шпроты, и уткнув голову в ноги соседа. Необходимый навык для обитателей нар. Оглушительный свист пронесся по бараку как раз в тот момент, когда все мои мысли уже были обращены ко сну. Блоковый произнес по-немецки отрепетированную речь.