Мальчик, который нарисовал Освенцим

– Это мужская часть лагеря Биркенау – из блока никто не выходит. Вставать, если приспичит, можно, но строго по одному. В центре барака у нас что-то вроде уборной. Соблюдать тишину. Приказы старших по блоку исполнять беспрекословно. Мы ваши начальники и можем приказать все, что посчитаем нужным. Повиновение должно быть полным. Если завтра утром вы вдруг не найдете своих ботинок – не вздумайте жаловаться. Горе тому, кто решит докучать мне жалобами, – живым из блока он уже не выйдет. Увидите эсэсовца – сожмите шапку в кулак и встаньте по стойке смирно. Если один из них решит заглянуть в барак или подойти к группе заключенных, немедленно крикните «Achtung»[34]. Услышите это слово – без промедления вытягивайтесь по стойке смирно. Когда он скроется из виду, крикните «Weitermachen»[35]. И тогда вновь можно приступать к работе. Рискнете не поприветствовать офицера СС, ощутите на себе неприятные последствия. Я вас предупредил. Выключайте свет, и чтобы ни звука!

Такой была моя первая ночь в Биркенау. Я устал как собака, но все равно не мог уснуть. Люди вокруг спали беспокойно, то и дело стонали, почесывались и ерзали. По перекрытиям сновали мыши. Перед моим внутренним взором снова и снова оживали сцены этого невероятного дня. В конце концов кружка чая напомнила о себе необходимостью сходить в туалет. Я спустился с переполненных нар, изо всех сил стараясь никого не разбудить. Но добравшись до отхожего места, я обнаружил, что все вонючие кадки уже заполнены до краев…

Не прошло и двух часов, как оглушительный свист, который отныне заменил нам будильник, возвестил об окончании первой ночи в Биркенау. И, как несложно догадаться, мои лучшие выходные ботинки пропали. На их месте стоял черный рабочий сапог, который был мне слишком велик, и крошечный коричневый ботинок с украшением из натуральной кожи, который был мне слишком мал. Я помнил предупреждение блокового, подавил в себе раздражение и быстро оделся. Крик «воры» только сильнее накалил и без того исступленную атмосферу в бараке. Незамедлительно последовали приглушенные звуки ударов. Я не осмелился обернуться.

Лаем раздались резкие приказы, и из темноты за окнами послышались приближающиеся шаги. Нас вновь построили в колонны по пять человек, но теперь на это ушло куда меньше времени. Я стоял в последнем ряду и, прислонившись к столбу одной из коек, уснул. Меня разбудила тяжелая затрещина от штубового[36].

– Повезло тебе, что я не эсэсовец.

Усталость как рукой сняло. Я вытянулся по стойке смирно.

Пока мы стояли, глаза у меня снова начали слипаться. И тут внезапно откуда-то донеслись странные звуки. Я встряхнулся и прислушался. Музыка. Ни с того ни с сего, по какой-то нелепой причуде, оркестр играл марши.

Прошло несколько часов, но мы по-прежнему стояли и ждали приказаний. В конце концов появилась делегация из высокопоставленных офицеров СС. Они осмотрели нашу группу, указали на самых сильных с виду узников, и их тут же куда-то увели. Позднее мы узнали, что их забрали в Моновиц, один из подлагерей Аушвица.

– Где тот полуеврей, что служил в армии? – крикнул старший офицер СС с аккуратными эполетами – свидетельством высокого ранга.

Из строя вышел молодой блондин. Мы познакомились в лагере для интернированных, еще до отправки на восток. Он был немцем до мозга костей. Но его многочисленные страстные прошения об освобождении не принесли никаких результатов.

– Ты останешься в лагере и займешься работой попроще, – сказали ему.

Офицер удалился, и вместо него в барак зашли охранники с двумя собаками. Я стоял в одном из шести рядов заключенных, которым было приказано развернуться налево и начать маршировать. Пока мы шли по лагерю, утренний туман рассеялся, и Биркенау, полный дурных предзнаменований, явил себя во всей безутешности. Даже неисправимый пессимист не сумел бы вообразить условий отвратительнее.

Мы увидели группу женщин, которые с трудом пробирались по заболоченной земле под непрекращающиеся угрозы и вопли надзирателей.

Они толкали телегу с припасами, а следом шли лысые, истощенные дети, которые то и дело чесались, задирая потрепанные рубашки. Печальная картина. Отряд мужчин с красными и черными нашивками на одежде, не поднимая голов, лихорадочно дробил камни для мощения дорог. Они страшились побоев и не смели смотреть по сторонам. Повсюду стояли вооруженные до зубов эсэсовцы с кнутами, которые зорко следили за всеми и были готовы назначить наказание при малейшем намеке на проступок.

Мы доплелись до границы Биркенау и вышли в безразличную ко всему пустыню, оставив джунгли колючей проволоки и пропускных пунктов позади. Полуденное солнце безжалостно сияло, и все потели одинаково: и ведомые, и ведущие сбавили шаг, осознав свое ничтожество перед лицом природы. Любопытство тоже не знает искусственных, придуманных человеком различий. Охранники то и дело подходили к нам и задавали вопросы.