Мальчик, который нарисовал Освенцим

– А ты откуда? Как тут оказался? Да, а теперь будешь работать! Теперь ты узнаешь, что на самом деле означает «тяжкий труд». Ты удивишься. Не спрашивай, сам скоро все увидишь. Как думаешь, сколько ты тут продержишься? Нужно было заранее справиться о том, куда едешь. Зачем же ты приехал? Шевелись! Первый ряд, пошевеливайтесь!

Через час мы миновали уже новые заросли из колючей проволоки. И там параллельно дороге стоял груженый железнодорожный состав.

По обе стороны от него возвышались пирамиды из кирпичей, угля и древесины. Сотни заключенных в полосатой бело-голубой униформе сражались с валунами, стволами деревьев и углем, трудясь в поте лица, словно древнеегипетские рабы. Эсэсовцы подбадривали их, выкрикивая приказы и проклятия.

Мы привлекли к себе внимание. Нас приветствовали выкриками на разных языках, и смысл некоторых слов так и остался для меня загадкой.

– Гляди, а вот и Vollgefressen[37] пожаловали; они будут толкать телеги!

– Да эти толстяки тут долго не протянут!

Через двадцать минут мы дошли до ворот Освенцима[38]. Кованая надпись над воротами гласила: «Arbeit macht frei»[39].

Нас зарегистрировали и отвели в дезинфекционный барак. Мы столпились в заполненной паром прачечной, где нам впервые выпала возможность свободно поговорить с другими заключенными.

Через сутки после прибытия мы узнали горькую правду. Никакого детского лагеря, лагеря для стариков или для больных и слабых попросту не существовало. Существовал только лес смерти на задворках Биркенау. И в его чаще обитали газ и смерть.

Когда я услышал все это, земля ушла у меня из-под ног. Слабая, но отчаянная вера в цивилизацию рухнула.

Я не верил, что за столь ужасным преступлением может стоять один человек или даже группа людей. Ни суетливый Гитлер в далеком Берлине, ни охранник, потевший на пыльной дороге, не казались мне верной целью для гнева. И тут я с ужасом все понял. Утонченные городские манеры, изучение достижений Греции и Рима, стремление к демократии, попытки нейтральных государств помочь притесненным слоям населения, соборы, от которых захватывало дух, красота искусства и прогресса, вера в суждения родителей – все это было гнусным фарсом…

Времени переварить эти чудовищные мысли или обдумать нашу судьбу у меня не осталось. Узники со стажем жаждали узнать новости из-за колючей проволоки. Они принялись забрасывать нас, новоприбывших, всевозможными вопросами. Рассказы о событиях, произошедших в мире, мы обменяли на ценные сведения о лагерной жизни.

Вскоре кусочки головоломки, не дававшей покоя заключенным, начали складываться в единую картину. Постепенно мы разобрались в устройстве немецкого концлагеря. Пришлось быстро заучивать обозначения для идентификации узников. У каждого на форме в области сердца и на верхней части правой штанины был нашит треугольник определенного цвета, за которым следовал номер. И у каждой категории заключенных было свое обозначение. Политический отдел администрации СС разработал подробный документ, в котором были перечислены возможные причины для ареста. И эта причина определяла цвет треугольника, который был обязан носить заключенный.

Перевернутый зеленый означал, что его владелец – уголовник-рецидивист. Неперевернутые носили те, кто совершили какой-либо проступок впервые. Черный треугольник нашивали на форму те, кого принято было называть «тунеядцами» (обычно их носили русские, украинцы и цыгане). Красным треугольником обозначали политзаключенных немцев, поляков, чехов и французов. Розовые носили гомосексуалисты. Фиолетовые полагались членам пацифистских сект, таких как свидетели Иеговы.

Евреи носили перевернутые красные или зеленые треугольники, которые накладывались поверх желтых, и получалась Звезда Давида. У неевреев на треугольниках стояла дополнительная пометка – буква, по которой определяли национальность узника.

Молодой польско-бельгийский еврей, внимательно слушавший историю о нашем прибытии, внезапно оживился:

– Значит, этот старый плут подменил и твою обувь, – с ухмылкой сказал он. – Проклятый блоковый из Биркенау, отпетый польский преступник, он ведь тоже еврей. Выпотрошить бы его, как свинью. В один прекрасный день мы с ним покончим. Повезло тебе, что ты выбрался из этого ада, – долго бы ты там все равно не протянул. Здесь еще терпимо: мы стараемся устранять таких, как он.

Из прохода между кипящими котлами и клубов пара вышел еще один слушатель. На его ладно сшитой одежде красовался зеленый треугольник и номер в тысячах, а это означало, что он в лагере уже давно.

– А тут у нас новоприбывшие.

Он внимательно осмотрел нас проницательным взглядом своих старых голубых глаз.

– Германия, Германия, – пробормотал он. – Когда-то она и мне была домом.

Следующие слова повергли нас в замешательство: