Мальчик, который нарисовал Освенцим

Как-то раз офицер приехал убедиться, что меры, необходимые для обеспечения его безопасности, соблюдаются должным образом. Назвать происходящее с нами сказкой язык бы не повернулся, но он, словно принц, всегда появлялся в черной коляске, запряженной белыми лошадьми. Старший офицер выходил из нее, одергивал серую униформу, поправляя серебряные эполеты и вооружившись моноклем, прежде чем приступить к осмотру, натягивал белоснежные перчатки – символ прусской аккуратности. Я даже радовался, что воспитание не позволяло ему обращаться к нам. Охранников он тоже не считал достойными разговоров. На другой день он прислал записку, в которой говорилось, что «строительство убежища необходимо завершить в кратчайшие строки».

Для возведения стен подвезли голубоватые клинкерные кирпичи. Их выгружали с небывалой скоростью и тут же спускали по желобу, а мы с несколькими ребятами принимали их в яме на глубине почти 7 метров.

Они прилетали будто снаряды с острыми краями, которые больно врезались нам в ничем не защищенные руки. Тысячи кирпичей нужно было не только поймать, но еще и сложить. Единственной защитой были обрывки бумаги, раздобыть которые было очень непросто и которые к тому же быстро приходили в негодность и, по большому счету, были бесполезны. Вдобавок ко всему эти кирпичи то и дело падали на нас сверху, но следить за этим было совершенно некогда.

Мы изо всех сил старались не отчаиваться, несмотря на израненные тела, покрытые синяками руки и кровоточащие ладони, ведь разгрузка стройматериалов была одним из самых изнурительных этапов.

Во время перерыва на обед мы выбирались на поверхность, получали по литру супа и, сидя на траве, огладывались по сторонам. Меньше чем в двух метрах от нас стояло два одноэтажных дома, где жили польские рабочие, которые боялись показаться на улице. Но когда наши охранники увлекались поглощением пищи, мы тайком прокрадывались к садовой ограде и ждали, когда кто-нибудь из обитателей нас заметит. Они часто давали нам фрукты и соглашались передать письма нашим оставшимся на воле родственникам.

Время от времени появлялась юная полька лет двенадцати, которая отдыхала на траве, усыпанной цветами, и играла с большим добродушным псом. Нам оставалось только завидовать ее свободе и наблюдать за беззаботными играми.

Я был всего на пару лет ее старше. Нас разделяли каких-то 10 метров. И все же мы словно жили в разных мирах, между нами проходила воображаемая линия, проведенная Третьим рейхом и руководством лагеря. Если бы мы решились переступить через невидимую границу, отмеченную двумя большими камнями высотой около тридцати сантиметров, находящимися в пятидесяти метрах друг от друга, нас бы немедленно застрелили.

Когда бомбоубежище было почти готово, за исключением двуслойной бетонной крыши, которая должна защитить от разрывов снарядов, мы пережили первый авианалет за пределами лагеря. Весь наш отряд, состоявший из 20 человек, согнали в темный, недавно построенный погреб, где нам пришлось сидеть на влажном полу, прислонившись к деревянным опорам. Мы ждали.

В одном из домов по радио прогремела сводка об авианалете:

– Бомбардировщики направляются к Блехамеру.

Блехамер был промышленным районом, где располагалось потогонное предприятие, существовавшее за счет рабского труда узников концлагерей.

Вскоре диктор прогрохотал:

– Die amerikanischen Angreifer wurden siegreich zurückgeschlagen[67].

Скорее всего, бомбы упали, куда нужно. Но чтобы убедить слушателей в победе Германии, в эфир пустили «Триумфальный марш» вермахта, который был нужен специально для таких случаев.

Рабочие, русские и поляки, подбили меня сходить и узнать, разрешат ли нам охранники остаться в убежище, пока не прозвучит отбой тревоги. Я на ощупь пробрался к выходу. Луч света отсекал темную лестницу от дверного проема, в котором сидя отдыхал солдат.

– Entschuldigen Sie bitte, ich möchte etwas fragen?[68]

Вскочив на ноги, охранник, на котором плохо сидела форма СС, схватил винтовку и взвел курок. Я повторил свою просьбу, на этот раз тише.

– Oh, Sie sprechen Deutsch?[69] – с удивлением спросил охранник.

С явным облегчением он поспешил вверх по лестнице, выглянул на улицу, вернулся и сказал, что его сослуживцев нет рядом. Это было равносильно согласию на разговор.

– Мы испугались, что ваша братия попытается бежать, – сказал он. – Я не доверяю этим русским. – Никогда не знаешь, что они замышляют теперь, когда начались бомбежки. Четверо вооруженных винтовками мужчин, которым уже поздновато служить в армии[70], бесполезны против толпы мужчин безоружных, но более крепких. Если мы вернемся без вас, нетрудно догадаться, что с нами сделают старшие по званию, а ведь у нас тоже есть семьи.

Из нагрудного кармана он достал фотографию жены в окружении троих ребятишек.