Мальчик по соседству (СИ)

Но все же не желая злоупотреблять ее терпением, я пожелал ей доброй ночи почти мгновенно уснул, совершенно позабыв, кто я и что делаю в их гостиной.

========== 11 ==========

– Не тревожь его пока, пусть спит, – говорила тихо Стелла, обращаясь к сыну, когда они вдвоем, уже готовясь к завтраку, на минуту задержались в проходе, ведущем в зал.

Но я уже не спал – из-под опущенных век я наблюдал, как Виктор кивает и следует за матерью на кухню. Их милая возня из столовой доносилась до меня отголосками сновидения, но разум и тело уже бодрствовали.

Я не знал, который сейчас час, но что-то подсказывало мне, что я, по обыкновению просыпаясь с рассветом, сегодня порядком припозднился.

Сев вертикально, я оглядывался по сторонам, словно убеждая себя в реальности произошедшего этой ночью. Мне же придется вернуться… от этой мысли слезы навернулись на глаза.

У всего хорошего есть завершение. Пожалуй, для меня в этой вселенной хорошего отмерено ограниченное и довольно малое количество.

То ли услышав мое шевеление через стенку и коридор, то ли просто случайно улучив момент, Виктор заглянул в гостиную, приветственно махая рукой.

– Привет, – выдохнул я, надеясь, что он не заметил моего мрачного вида.

– Завтракать будешь? – совершенно по-свойски поинтересовался он, и я на автомате кивнул.

Я хотел заниматься всем, чем только можно, если это делают обитатели дома.

– Ты встать можешь? Придешь к нам?

В его вопросах было еще и искреннее беспокойство. Желая избавиться от сочувственного выражения на его симпатичном лице, я поспешил заверить Виктора, что все в порядке.

Откинув плед и высвободив из уютного кокона ноющее каждой клеточкой тело, я демонстративно выпрямился и попытался встать.

Вышло только со второго раза, и медленно ковыляя под пристальным взором сына артистки, я направился в указанном прежде направлении к ванной комнате.

Поравнявшись с кухней, я, как и ожидалось, услышал голос Стеллы.

– Эрик, доброе утро! Как ты?

– Все хорошо, спасибо, мадам, – отозвался я.

Вскоре я уже сидел вместе с ними в их чудесной столовой и намазывал джем на горячий и ароматный тост. Хлеб громко хрустел, от желудка разливалось приятное тепло, и я ловил каждое мгновение, проведенное в их компании.

Они – настоящая семья. Они завтракают вместе (а не по одиночке, заперевшись в собственных комнатах-темницах), попутно болтая о житейских мелочах, совместно проводят время, улыбаются друг другу и не стесняются проявлять ласку и заботу, просто потому что хотят сделать друг другу приятное.

Я помнил, как дико для меня звучали их признания друг другу в любви – совершенно естественно оброненные в беседе или при прощании. Они касались друг друга при малейшей возможности – просто потому что это было для них нормально.

От Стеллы не укрылось, как я внезапно помрачнел – так, что даже забыл про недоеденный ломтик тоста и уставился в сторону невидящим взглядом.

– Я все понимаю… мы с тобой все обсудим после завтрака, – молвила женщина.

Она смотрела на меня, внимательно и ласково.

Она имела в виду, что мне следует оставить все беспокойство на потом… но как же я мог освободиться от тяжкого бремени переживаний?

Но я прислушался к ней. Я улыбнулся – выжал из себя все, на что была способна моя нижняя часть лица, – и согласился.

Хлеб я так и не доел, зато по примеру Виктора съел конфету, свернув из фантика кузнечика.

Когда она осторожно мазала мое рассеченное ухо и подбородок мазью, я покорно терпел, чуть вздрагивая от каждого ее прикосновения. Я знал, что она вела бы себя так, случись подобное с ее собственным сыном… однако ничего такого с Виктором не могло произойти – ибо его мать никогда не посмела бы причинить ему вред.

Виктор тем временем убирал со стола в столовой (он, к моему изумлению, не капризничал и не отказывался от работы по хозяйству, когда это изредка от него требовалось), и мне казалось, мы со странной артисткой одни на всем белом свете.

Когда она вот так склонялась надо мной, сидя рядом в непозволительной близости, трогая меня без пренебрежения и отвращения, кровь закипала, и я чувствовал себя живым.

Мне порой начинало казаться, что я слишком привязан к ней, я слишком реагирую на нее… но умом я понимал природу этих чувств. Я все еще оставался ребенком – всеми покинутым ребенком, жаждущим ласки и материнского тепла – и потому жадно пользовался любой возможностью наверстать упущенное.

Пусть даже от абсолютно чужой женщины.

Она была очень красивой – я заметил это еще впервые увидев ее в вагончике. Она была еще красивей Мадлен… я уже давно перестал их сравнивать, однако воспоминание о жестокости матери вспыхнуло в груди старой обидой.

Я разочарованно вздохнул, когда Стелла отстранилась, проверяя на глаз результат своей работы.

От обработки спины я отказался – утопая в противоречивых эмоциях, я бы, вероятно, не выдержал сладкой пытки под ее пристальным и мягким взором, касающимся моего обнаженного и уродливого тела.