Мальчик с короной

— Хозяин! — закричала одна. — Рассуди ты меня с этой змеей подколодной! За своих детей я ей всю морду расцарапаю… Она при всех обозвала моих детей нищими! Мои же дети, хошь кого спроси, по воскресеньям ситник едят! Вон смотри — они и сейчас, хозяин, едят!

Меня схватили за руку и повели к крытому клеенкой шалашу. В шалаше я увидел много ребятишек, сидевших на земле вокруг деревянной чашки: каждый из них держал в руках по куску ржаного хлеба и ложку, которой по очереди хлебал из миски.

— Едят они, хозяин?

— Едят…

— Вот, все видят — едят! — с торжеством крикнула женщина и гордо погладила себя по вздувшемуся животу. — И этот есть будет. Я, хозяин, одиннадцатым брюхом хожу… Все сыты — мой Яким, слава богу, круглый год работу имеет, а я хожу по господам стирать…

Выйдя на свет, я с любопытством заглянул и в другие шалаши. Один был совершенно пуст, а в другом на земле стояла корзина с младенцем: недалеко от корзины сидела старуха и вынимала из мешка корки хлеба. Каждую новую корку старуха близко подносила к глазам и долго-долго рассматривала, а потом клала в одну из трех кучек, лежащих перед нею.

— Что ты, бабушка, делаешь? — спросил я.

Старуха с трудом поднялась от земли и, поклонившись мне в пояс, сказала:

— Здравствуй, наш хозяин! Прости, христа раде, что за этот месяц у нас деньги за квартиру не плачены…

Я поспешил сказать, что пришел не за деньгами, а спросил, зачем она разделила куски хлеба на три кучи.

— Я по миру, милый, хожу, — сказала старушка. — Дочке моей одной шесть душ не прокормить. Вот эти кусочки я припасла для своей семьи, а вот эти уже заплесневели, нам их не сгрызть — я их снесу одной знакомой барыне, она у меня покупает старый хлеб для своих кур.

— А этот хлеб ты куда денешь? — спросил я, указывая на куски хлеба в третьей кучке.

— Их я снесу тем, кто меня беднее… — ответила старуха.

— Разве ты, бабушка, знаешь таких людей, которые беднее тебя? — спросил я.

— Я-то, милый, еще что — слава тебе, господи! — крестясь на образ, сказала старушка: — Я хоть одним глазком, да вижу, и ноги меня носят, а есть такие, что ничего не видят и сиднем сидят. Вот этаким, мы, крещеные, и обязаны все помогать…

С тяжелым сердцем я, Левушка, вышел из шалаша. Мы, Левушка, находясь в наших просвещенных столицах, как-то не замечаем народной бедности. Я вот, к примеру, всю жизнь перышком проскрипел и ничего из-за пера-то и не видел. И ты, Левушка, скрипеть будешь, как выучишься.

Прервав мои грустные размышления, с улицы донесся жалобный крик. Я быстро вышел за ворота и увидел следующую картину. С низа улицы бежала толпа народу. За ними лениво бежала большая серая собака с низко опущенной головой.

— Волк! Волк! — в ужасе кричали бабы и ребятишки, стараясь скрыться кто куда. Бледные, с широко раскрытыми глазами и трясущимися руками и ногами, они в таком ужасе прижимались к стенам и подворотням, что действительно можно было подумать, что за ними гонится целая стая кровожадных зверей.

В это время от стены дома отделился уже знакомый мне человек в древней шинели. Смело подойдя к волку, он остановился, замахнулся и, описав в воздухе широкую дугу зонтиком, решительно огрел зверя по спине. Собака взвизгнула (волк оказался все-таки собакой) и убежала.

Человек повернулся к толпе, покачал головой и сказал с укоризной:

— Обман чувств, обман зрения от человеческого размышления. Это, господа, все равно что когда человек едет на лодке, то ему кажется, что лодка стоит, а берег, плывут…

Толпа пропустила столь необычное заявление мимо ушей и разбрелась, живо переговариваясь и со смехом делясь только что пережитым страхом.

Я счел нужным подойти и представиться.

— Рощин… — ответил на мое приветствие господин в шинели и сверкнул глазами на мою чиновничью фуражку, — Деньги за квартиру плачу исправно…

С этими словами он повернулся спиной и шагнул в дверь своего флигелька. Я остановился, несколько смущенный странной учтивостью моего нового знакомого.

— А ты, хозяин, пожалей его, пожалей… — сказал кто-то из толпы. — Он блаженненький… С ума сошел в Сибири-то… Мы его жалеем — благородный господин! Только вот очень он не любит формы никакой — ни чиновничьей, ни полицейской… Как увидит, так сразу и уйдет к себе, а то иной раз и буйствовать начнет…

С этого момента я зарекся подходить к Рощину в фуражке. Таинственная фигура Рощина стала для меня загадкой, и я положил себе в течение нескольких дней разгадать ее и описать тебе подробно.

Ты знаешь мои склонности к литературным опытам — здесь, мне кажется, они смогут положительно развиться.

Не успел я как следует опомниться, как меня окликнули из флигелька. Робко подняв голову, я ожидал увидеть суровое лицо Рощина, но столкнулся с совершенно другой физиономией.

На меня смотрел, ласково улыбаясь, молодой человек в сюртуке и с черными кудрями до плеч. Лицо его было положительно лицом библейского пророка.

— Зайдите, сударь, ко мне… Нам надо познакомиться, очень надо… — говорил молодой человек, улыбаясь и кланяясь. — Сам к вам, честное слово, спуститься не могу… Зайдите вы…