Мальчик с короной

По пути к лесу, у развилки лесной и деревенской дорог, они встретили отдыхающего на пеньке конюха Никифорыча. Старик сидел в распахнутом овчинном полушубке и тяжело отдувался. Через плечо у него крест-накрест были перекинуты две авоськи, туго набитые хлебом. «Мальцы! — прохрипел Никифорыч. — Мальцы! Запарился не хуже бани с этим запасом!.. А ну слазь! — приказал Никифорыч. — Закопал мою Бабочку? Закопал… И меня скоро закопаешь, потому как техника, а нас уже ищи-свищи… Техника! А вот хлеб я хожу за шесть километров покупать в магазине! А раньше-то дома ел из печи, без очереди. То-то! — Ребята переглянулись и фыркнули. «Чего смеетесь-то? — взъерепенился Никифорыч. — Вам бы все смеяться, все смеяться, а Бабочка, может быть, через самые эти ваши удобрения померла, нажралась в той вон розовой куче орешков этих ваших и подохла. Орешки эти соленые на вкус, вот она их и ела… я сам пробовал — они соленые! Их и заяц ест, и рябчик жрет их, потому как соленые… — Никифорыч замолчал и захлопал глазами. — Постой, Витька, я тебе же пятерку за Бабочку должен!» — «Да не надо мне, дядя Никифор, твоей пятерки! Ну ее, я и так…» — крикнул Витька и дернул трактор с места.

Через полчаса они выехали к стоящему островом березняку. Лес, как всегда поздней осенью, казался пустым и прозрачным, изредка пролетали между стволов падающие листья. Едва втиснувшись вместе с телегой на тесную полянку с косо поваленными стволами берез, Витька остановился, глянул вокруг и с размаху грохнул кулаком по баранке. Схватил оторопевшего Валерку за отворот ватника, приподнял над сиденьем и крикнул отчаянно: «Ты что же, дурак, другого места выбрать не мог?! Здеся надо было обязательно рубить?!» — «Ты чего? Ты чего, парень… — перепугался Валерка. — Чего пристал… За дрова уплачено… Уплачено, говорю, за дрова-то!!! Пусти-и-и!!!» Витька отпустил и с горечью отвернулся. Это был тот самый березняк, где они каждый вечер гуляли с Аленкой.

Часа через два, накидав полную телегу сырых березовых стволин, они медленно, подвывая дизелем, двинулись назад, в деревню.

К полудню, обойдя с десяток километров и оживив деятельность вверенной ему бригады, Саша Петров решил зайти на центральную усадьбу. Сделал он это без особой надобности, скорее повинуясь укоренившейся привычке — приходить…

На площади все еще стояла машина со свиньями. Несколько мужиков сидели на ступеньках конторы и перебрасывались шутками. «Славная колбаска будет». — «Бифштексов в городе понаделают, факт! Или тушенки в армию!» — «Не в армию, а туристам скормят, они только ее и жрут! Сам видел!» Свиньи, будто что-нибудь понимая в шутках, стояли и по-поросячьи улыбались.

Войдя в кабинет, Саша сел на стул и снял шапку. Председатель Андрей Сергеевич высчитывал что-то на длинной, сверкающей эмалью и стеклом логарифмической линейке. За ним, словно за фокусником, наблюдали приехавшие в грузовике женщины.

«Ну вот, все у нас сошлось! — гордо сказал председатель. — А вы говорили…» — «Ничего мы, Андрей Сергеевич, такого не говорили, а только все равно нынче меньше выходит, чем в прошлом месяце, а поголовье то же!» — упрямо глядя на председателя, не соглашались привезшие свиней уполномоченные свинофермы. Председатель тяжело вздохнул и опять, как утопающий за соломинку, взялся за логарифмическую линейку. На него с ожиданием чуда на лице уставились упрямые мясосдатчики.

Один секретарь парторганизации Антон Семенович сохранял спокойствие и даже невозмутимо улыбался.

«Ну вот, опять сошлось! — сказал председатель. — А вы говорили…» — «Ничего мы такого не говорили, а только…» — «Стоп! — сказал, поднимаясь со стула, секретарь Антон Семенович. — Хватит! Все верно! Везите и сдавайте с богом, на мою ответственность, по среднему проценту! Идите!» Сдатчики нерешительно перемялись с нога на ногу и вышли. Через минуту стало слышно, как заревел мотором быстро тронувшийся с места грузовик.

В кабинете стало тихо и спокойно. Андрей Сергеевич закурил папиросу, и табачный дым, как ладан, медленно закурился по комнате.