Мальчик в полосатой пижаме

На этот раз никто не засмеялся, напротив, все начали переминаться с ноги на ногу. Гретель же смотрела на Фурора, не зная, что ответить.

Похоже, ответа Фурору и не требовалось, потому что этот самый невоспитанный гость, по мнению Бруно, который когда-либо являлся к ним в дом, быстро развернулся и направился прямиком в столовую, где без колебаний уселся во главе стола – на папино место! Слегка раскрасневшиеся мама с папой последовали за ним; мама на ходу велела Ларсу разогревать суп.

– Я тоже говорю по-французски. – Светловолосая дама нагнулась и улыбнулась детям. Видно, она не боялась Фурора, как мама с папой. – Французский – красивый язык, и ты правильно делаешь, что учишь его.

– Ева! – крикнул Фурор из столовой и щелкнул пальцами, словно подзывал собачонку.

Закатив глаза, дама медленно выпрямилась.

– У тебя отличные ботинки, Бруно, но, кажется, они немного тесноваты, – добавила она, по-прежнему улыбаясь. – А если так, скажи об этом маме, иначе натрешь мозоль.

– Они только чуть-чуть жмут, – сказал Бруно.

– Обычно я не завиваю волосы, – не утерпела Гретель, завидуя вниманию, оказанному брату.

– Но почему? – удивилась дама. – Тебе очень идет.

– Ева! – взревел Фурор, и только после этого светловолосая красавица направилась в столовую.

– Было очень приятно с вами познакомиться, – обронила она на пороге комнаты.

Дети увидели, как она садится по левую руку от Фурора. Гретель зашагала к лестнице, но Бруно остался стоять как вкопанный, не сводя глаз с прекрасной гостьи. Она поймала его взгляд и помахала ему, но тут возник папа и закрыл дверь, дернув при этом головой, – и Бруно понял, что ему пора убираться к себе в комнату и сидеть тихо, не выходить из берегов и ни в коем случае не съезжать по перилам.

Фурор с Евой пробыли у них часа два, но ни Гретель, ни Бруно не позвали вниз, чтобы проститься с гостями. Бруно наблюдал за их отъездом из окна своей спальни, отметив про себя, что, когда они подошли к машине, за рулем которой сидел шофер, – ну и ну! – Фурор не открыл дверцу для своей спутницы, но первым забрался внутрь и сидел, уткнувшись в газету, пока она прощалась с мамой, благодаря за чудесный ужин.

«До чего же противный тип», – подумал Бруно.

Позже в тот же вечер до Бруно донеслись обрывки разговора между мамой и папой. Клочки фраз просачивались сквозь замочную скважину или в щель под дверью папиного кабинета, взмывали вверх, кружась, и проскальзывали под дверь комнаты Бруно. Голоса родителей звучали непривычно громко и сумбурно, поэтому Бруно сумел разобрать совсем немного.

«…Уехать из Берлина. И куда!..» – говорила мама.

«…Нет другого выхода, если мы не хотим, чтобы для нас все кончилось…» – раздавался голос отца.

«…Словно это самая нормальная вещь на свете, но это не так, не так…» – кричала мама.

«…Иначе меня заберут и поступят со мной, как…» – возражал отец.

«…И что же из них вырастет в таком месте…» – не унималась мама.

«…С меня хватит, я не желаю больше слушать…» – кипятился отец.

Очевидно, на этом разговор прекратился, потому что почти сразу мама вышла из папиного кабинета, и Бруно заснул.

Спустя пару дней он вернулся домой из школы и обнаружил Марию в своей спальне. Она вытаскивала его пожитки из шкафа, складывая их в четыре больших деревянных сундука, вынимала даже то, что было глубоко запрятано и к чему никто не смел прикасаться. С этого все и началось.

Глава двенадцатая Как Шмуэль ответил на вопрос Бруно

– Вот что я тебе скажу, – начал Шмуэль. – Я знаю только одно: раньше мы с мамой, папой и моим братом Иосифом жили в небольшой квартирке над мастерской, где папа делал часы. Каждое утро мы завтракали в семь часов, потом шли в школу, а папа чинил часы, которые ему приносили, и мастерил новые. Однажды он подарил мне очень красивые часы, но у меня их больше нет. У них был золотой циферблат, и каждый вечер перед сном я заводил их, и они всегда показывали точное время.

– А куда они подевались? – спросил Бруно.

– Отняли.

– Кто?

– Солдаты, кто же еще, – невозмутимо ответил Шмуэль, словно иначе и быть не может. – А потом все изменилось. Как-то я вернулся домой из школы и увидел, что мама шьет для нас нарукавные повязки и рисует на них звезду. Вот такую.

И он пальцем начертил на пыльной земле звезду.

– Мама велела нам надевать эти повязки каждый раз, когда мы выходим из дома.

– Мой отец тоже носит повязку, – вставил Бруно. – На рукаве формы. Очень красивую. Ярко-красную с черно-красным узором.

На пыльной земле со своей стороны ограды он пальцем начертил этот узор.

– Да, но они выглядят по-разному, – заметил Шмуэль.

– У меня никогда не было нарукавной повязки, – сказал Бруно.

– А мне ее повязали, хотя я и не просил.

Бруно постарался приободрить нового друга:

– А я бы не отказался носить повязку. Правда, не знаю, какую предпочел бы, твою или папину.

Пожав плечами, Шмуэль продолжил свой рассказ. В последнее время он не часто вспоминал о своей прежней жизни над часовой мастерской, от этих воспоминаний ему становилось очень грустно.