Мальчики

И потянулись за окном серые заборы, мёртвые составы на чёрных путях, станционные бетонные ангары с жестяными крышами, водонапорные башни, зады огородов с уродливыми сараями, крытыми кусками толя, – вся эта привокзальная-завокзальная отвратительная Москва, сооружённая, вероятно, только для того, чтобы совсем о ней не жалеть…

2

После капитуляции Германии вся Силезия и Померания отошли к Польше, у которой, в свою очередь, были отняты Львов и Луцк, Брест, Гродно, Вильно… Некоторое время бурно, как в весёлой детской игре, тасовались имена городов и посёлков, и в результате этой словесной чехарды немецкие Бреслау, Штетин, Грюнберг, Кёслин и Колберг получили новые польские одёжки, став Вроцлавом, Щецином, Зелена Гурой, Кошалином, Колобржегом…

Не успевшее бежать за Одер немецкое население (в огромной массе своей – дети, женщины, старики и инвалиды войны) было попросту сметено с карты страны новыми польскими властями. Нет, их не убивали, просто выкинули вон – мягкая этническая чистка. Опустелые города, оболочка чужой бывшей жизни, тихо стояли в ожидании новых обитателей…

Неизвестно, кому из польских властей пришло в голову перенаправлять в новообретённые Польшей немецкие города еврейских возвращенцев. Возможно, то была попытка умиротворить польское население, ещё в годы войны завладевшее домами и имуществом своих то ли бежавших, то ли уничтоженных еврейских соседей, присвоившее их мебель, посуду, картины и прочие, как говорил Ицик, «сахарницы-канделябры».

Когда чудом выжившие в концлагерях или спасённые в эвакуации евреи возникали на пороге своих уцелевших домов, ничего, кроме ярости, у новых хозяев это не вызывало. Эти досадные призраки буквально взывали к повторной казни, они как бы и явились для того, чтобы добили их, живучих тараканов!

Начались повсеместные погромы, убийства, избиения, изгнания недобитых евреев.

Вновь воскрес, для того, чтобы услужливо погибнуть, извечный «польский ребёнок» – убитый, замученный, распятый евреями, вернувшимися из концлагерей или партизанских отрядов. Вот кто был невероятно живуч – этот семижильный младенец, вдохновитель и знамя антисемитских мифов, еврейских погромов в Люблине, Жешуве, Тарнове, Сосновичах, Кракове…

Толпа лютовала во многих местах, но особо отличились Келецкое и Люблинское воеводства. В период между капитуляцией Германии и до осени 1946-го на территории Польши были убиты до полутора тысяч евреев.

Знаменитый погром в Кельце, где до войны проживало 20 тысяч евреев, а после войны вернулись 200 человек, тоже начался с исчезновения восьмилетнего Генрика Блашчика… Вернувшись через два дня, мальчик рассказал, что его «схватили и спрятали евреи, собираясь убить».

Наутро после явления воскресшего младенца закружили по улицам стайки взбудораженных граждан, стремительно слипаясь в плотную бурливую толпу, как слипается в грязную пену в кастрюле поднятая со дна жирная взвесь. Отовсюду неслись надсадные вопли, привычные предвестники резни: «Смерть евреям, убийцам наших детей!», «Завершим работу Гитлера!» – сладкое предвосхищение бойни катилось по улицам, затекало в переулки, билось о запертые двери домов. Впоследствии обнаружилось, что среди погромщиков оказалось немало людей в военной форме и при оружии: головы многих жертв были пробиты рукоятками револьверов. Впрочем, когда толпа выбила двери и ставни, в ход уже пошли народные средства потехи: поленья, камни и заранее припасённые железные колья.

В этой вакханалии зверства было убито до полусотни человек, в том числе дети, беременные женщины, заодно и трое солдат-евреев, получивших высокие награды в боях за Польшу, ну и вишенкой на торте – двое поляков, которых приняли за евреев.

В ходе последующего разбирательства выяснилось, что мальчика отослал в деревню к родственникам отец, предварительно вызубрив с сыном версию исчезновения. Население поуспокоилось, волна народного гнева отхлынула, волоча за собой кровавые ошмётки потехи. Впрочем, мало кого из жертв погрома это уже могло ободрить.

Ходили слухи о причастности к организации резни польских властей и советских спецслужб, так как среди погромщиков было много и украинских милиционеров. Но ходу этим слухам не дали.

Как бы там ни было, после войны Польша, вне всяких сомнений, оставалась самой опасной для евреев страной, тем более что католическая церковь не заступилась за этих несчастных, ни малейшим словом не опровергнув мифы о кровавых жертвоприношениях, якобы совершаемых евреями. Мир, истерзанный войной – самой ужасной в истории человечества, – оказался отброшен в Средние века, и лишь по недоразумению или нерасторопности жители польских городов и местечек не успели запалить на площадях знатные костры для всесожжения недосожжённых немцами евреев.

Вследствие всех этих досадных беспорядков новые польские власти решили «временно собрать» евреев, неосмотрительно притащившихся на родину, на бывших немецких землях.

Семью Страйхман прямо с вокзала перенаправили в Валбжих, бывший Вальденбург…

* * *