Мальчики

На рыбалку никого с собой не брал, хотя пацаны навязывались и даже клянчили.

Но однажды прихватил обоих, да ещё с ночёвкой! Ожидался той у местного мираба, давнего знакомого дяди Паши: кое-где по кишлакам, даже в годы войны, бывало, резали баранов на большие события: свадьбы, обрезания. Как без этого… Ну, он и решил прихватить доходяг: пусть подзаправятся.

Грузовичок дядя Паша, как обычно, одолжил в мастерской. А мальчиков прихватил ещё и потому, что никакой рыбалки не ожидалось. Кишлак, где там рыбалить! Хотя дядя Паша объяснил, что кишлак-то он кишлак, но место особенное, старинное: вблизи заброшенного серебряного рудника. Там из-под земли выходила когда-то серебряная жи́ла.

– Жи́ла? – удивился Ицик и засмеялся странному телесному слову, не подходящему, на его взгляд, к теме.

– Жи́ла, да, – отозвался дядя Паша. – В старину умельцы распознавали под каменной шкурой земли её серебряную кровь, чуяли места, где пробы брать. Самым обычным ломом пробивали ямки в скале, потом чем-то вроде ручной мельницы дробили породу, промывали её, разбирали… Если выход серебра солидный, то это не просто капли, это и есть жи́ла. Тогда нанимали рабочих. А те как: лица платками обмотали и пошли обычными ломами отбивать скалу. Выдалбливали пещерку, начинали породу выбирать… становилась пещерка всё шире, глубже… вырастали внутри улицы… Получался целый город в скале… А вывозили породу на арбе. Запрягали горного ишачка, и тот тащил себе, трудяга… Где потряхивало, где ишачок спотыкался, кое-что просыпалось, конечно. Получалась серебряная дорога. Под луной сверкала-переливалась, аж дыхание спирало! Рудник тот поначалу очень богатым был, никто эти просыпанные крошки и не считал! Ну, потом постепенно он заглох. Выкачали люди из жилы земли всю её серебряную кровь.

– А сейчас? – спросил Генка.

– А что – сейчас? Всё забыто, забито-заколочено, вход завален кусками породы… Да и кому и что там делать, в этих пещерах! Только бесплодные бабы туда ходят к озерцу неподалёку, за серебряной водой. Пьют её. Говорят, полезно для здоровья, типа святой воды. Некоторые прямо голым задом в неё садятся, чтобы забеременеть.

– И помогает? – серьёзно спросил Ицик.

Дядя Паша подмигнул ему, хрюкнул и сказал:

– Ну, если голым задом сесть – помогает. Главное, смотреть, куда садишься… – Выкрутил руль, свернул на узкую сельскую дорогу, почти тропу, и запел:

– Мой жена сидит, греет голый зад,
Ей святой вода серебрит очки…
Зад серебряный, драгоценный мой…

– Ой, пап, ну хватит! – крикнул Генка.

Завернули к высоким, свежеокрашенным зелёной краской воротам и остановились.

* * *

Дастархан, разумеется, накрывали гораздо скромнее, чем в былые мирные времена. Но плов, чимча, помидоры с луком… Нет, из узбекского дома гость никогда не уйдёт голодным!

Они сидели во дворе просторного кирпичного дома мираба-акя за дастарханом, собранным из множества принесённых от соседей и выставленных «покоем» столов. Приглашённые музыканты, одетые в праздничные полосатые чапаны, подпоясанные красными бельбогами, уперев в колено гиджаки, лукообразными смычками выпиливали плачущую мелодию, поверх которой вскрикивал-взвизгивал най. «Ва-а-а-а-й!!! – разносилось по двору и далее по округе… – Ва-а-а-ай!!!»

Ицик сначала возненавидел этот скрежещущий поток рыданий, потом одурел от него до полной бесчувственности, затем перестал его замечать… а когда музыканты оборвали вселенский плач и отошли к столу угоститься, ощутил, что жить без этой музыки уже не может.

Кругом гоняли дети, где-то над дворами нёсся дикий крик ишака. Верблюд за низким глинобитным забором невозмутимо вздымал высокомерную голову с оттопыренной нижней губой. Иногда поворачивал её, заглядывая во двор, будто укоряя людей в непристойном веселье.

Мальчики вскоре огрузли от еды, но не могли оторваться от плова, который ели руками из одной общей тарелки, подгребая к себе горстку риса, уминая её пальцами до твёрдого шарика и отправляя этот шарик в рот. Наконец Генка откинулся, воздел к сверкающему чёрному небу свой нос и сказал: пощупай мой живот, братан, как думаешь, туда ещё влезет пара рисинок? Ицик, и сам осовелый от еды, потрогал твёрдый Генкин живот и сказал: остановись, Диоген, пока живой, а то в бочку не влезешь… Тот отозвался фразой, на которую Ицик его и натаскал – мол, идущие на смерть тебя приветствуют, Цезарь…

А звёзды в бездонной пропасти ночи сияли, покачиваясь, разве что не звенели: золотые колокольчики, развешанные гроздьями в чёрной выси. Мальчики уже собрались тихо ретироваться в сторону айвана, где на кошмах, в ожидании ночных гостей лежали свёрнутыми курпачи и халаты, – занять самые удобные, с краешку, места – чтоб, если по малой нужде, не переползать через штабеля спящих.