Мальчики

«Во Тамарка даёт», – думал он, любуясь красными пятнами на щеках своей тётки. Как же ему повезло с Тамарой! И как ловко она ввинтила это «любезная» совсем не любезной Швабре.

Словом, за какую-то Жоркину выходку та однажды пригрозила «отвезти его на Парбучий». («Придёт серенький волчок и ухватит за бочок», – мелькнуло совсем детское, мамино-тёплое, как её нежная шея.)

Позже он узнал, что «Парбу́чим» называют в народе Паробичев бугор, где когда-то давно-давно виноградарь Иван Паробич выращивал отменный виноград.

Ныне виноградников там не водилось ни одного, а была больница скорой медицинской помощи, где среди прочих отделений присутствовало и психиатрическое. «Отвезти на Парбучий» означало, собственно, – сдать в психушку.

Это была окраина Астрахани, место, Жорка считал, гиблое: там неподалёку от больницы, за колючей, как представлялось ему, проволокой держали прокажённых. А к прокажённым кому охота лезть? Может, эта зараза там по воздуху летает и запросто к тебе на ухо приземлится, или на нос сядет, а тот возьмёт и отвалится. Иди, нюхай потом цветочки дыркой от бублика!

Если бы Жорке кто-то сказал, что через год он будет запросто проникать в Институт лепры с задков, со стороны вивария, привычно пробегая по дорожке к домику-мастерской Торопирена, он от испуга и недоверия глаза бы вытаращил.

А началось всё у них во дворе, с кота Моисея.

* * *

Кот прибыл по воздуху. Его не аист принёс, а ворона: стащила слепого котёнка с балкона, из коробки, в которой окотилась кошка. Он был ещё незрячий, но уже с характером и страшной волей к жизни. Орал благим матом и отбивался. Отбивался так, что ворона его выронила – правда, с небольшой высоты. Он ушибся, но продолжал орать, призывая помощь…

Помощь явилась в лице Ангелины Петровны, соседки со второго этажа, библиотекарши из Технологического техникума. Она опаздывала на работу, и потому, отогнав ворону, которая налетела расклевать добычу, спрятала рыжика в колючих кустах возле гаражей и помчалась на остановку автобуса, ибо опаздывала уже не на шутку.

Малец продолжал орать, властно и требовательно. Орал до вечера, как нанятой, так что вернувшаяся с работы Ангелина Петровна застала всё ту же проблему. Ну, что делать, подумала она огорчённо, к себе не возьмёшь, с Германом шутки плохи, вмиг котейку схарчит. (Её немецкий красавец-овчар Герман Геринг был зверского нрава пёс, вполне соответствовал имени.)

А рыжик продолжал надрываться, требуя внимания к своему вопросу. Ну, она полезла его доставать. За день он забился в кусты так глубоко, что достать его было делом немыслимым. Ангелина Петровна стояла на карачках, выпятив зад в серой шерстяной юбке, и пыталась выманить упрямца жалким своим «кис-кис-кис»…

Жорка как раз во дворе околачивался, бросился Ангелине Петровне помогать. Куда там! Только руки обстрекал.

– Ты вот что, Жора. Сбегай к Цезарь Адамычу, у него разные инструменты есть, может, секатор найдётся.

– А кто это? – спросил Жорка.

– Ты что, не знаешь? – она махнула рукой в сторону Горелого дома. – Вон, окошко синее, просто постучи. Если он дома, выглянет.

Жорка с облегчением побежал – он просто уже слышать не мог этот писклявый ор. Постучал в синий ставень, вечно на его памяти закрытый, будто заколоченный, и через пару мгновений тот действительно приоткрылся. Это оказался тот самый мужик «из Польши», у которого «больше». Ясненько…

– Там котёнок застрял в кустах, – Жорка мотнул головой. – Возле гаражей. Ангелина Петровна просит разобраться.

Больше всего его удивило, что мужик, ничего не спросив, так же молча прикрыл ставень и буквально через минуту вышел с секатором в руках. Вот как он мог знать, что именно секатор понадобится?

Провозились где-то с полчаса, возился, понятно, «поляк», отщёлкивая толстые прутья, мало-помалу продираясь к вопящему пискле. Ангелина Петровна стояла над ним, приговаривая:

– Ох, Цезарь Адамыч, голубчик… что бы мы делали без вас! Уж такое спасибо, Цезарь Адамыч. Это ж надо, какое происшествие!

Наконец извлекли из колючего тоннеля – окровавленного, расклёванного бандиткой-вороной, слепого и жалкого, но не смирившегося малявку.

– Ого, – одобрительно заметил Цезарь Адамыч, разглядывая мокрый писклявый комочек на своей ладони. – Какая воля к жизни! Это надо уважить. Младенец, принесённый воздушной рекой. Новорождённый Моисей.

Может, он правда какой-то поляк, подумал Жорка. Так чудно слова подбирает, и так странно выговаривает: каждое слово на ходулях.

– У меня, вы ж знаете, Цезарь Адамыч, Герман котов не любит, этого схомячит за раз, как пирожное. Может, кто пожалеет, возьмёт? – с сомнением произнесла Ангелина Петровна.

– Я и возьму, – ответил тот просто. – Пошли, Моисей, Геринг евреев не любит.

Сгрёб котишку за пазуху и пошёл. Но тут же обернулся и бросил Жорке:

– Секатор прихвати, а то сопрут.

И Жорка, Жорка, который терпеть не мог ничьих указаний, как миленький поднял с земли секатор и пошёл за этим «поляком», которого так иностранно-красиво величали: Це-е-е-зарь Ада-а-аамыч! – пошёл как миленький следом.