Две женщины стояли друг перед другом в тесной комнатке; на губах у Зельды застряла, никак не желая сползать, улыбка гостеприимной хозяйки.
– Я знаю, вы меня презираете… – пробормотала Ольга Францевна. – Нет! Молчите! Дайте соберусь с мыслями… Да, я высокомерно держу себя с людьми, со всеми вокруг людьми, потому что мне безразлично, что думают святые угодники из окрестных домишек. Мне плевать! Но в вас есть нечто мне приятное: врождённая естественная сдержанность, естественное благородство, и я… Нет, погодите, дайте сосредоточиться, я ведь целую речь сочинила, а сейчас растеряла все слова, и всё кувырком. Да, все эти годы я ощущала вашу… брезгливость. Вы даже на примерках, даже примётывая на мне силуэт, старались не касаться меня.
– Господи! – вскрикнула Зельда, потрясённая, сбитая с толку; разом слетела с неё сонливость. – Да с чего вы такое взяли, Ольга Францевна, дорогая! Я стараюсь не касаться любого, у меня ж булавки в руках! – простонала она. Всё это было похоже на дурной сон. Вот тебе и задушевное прощание.
– Погодите… – Ольга Францевна вновь опустилась на стул, потёрла лоб ладонью. – Простите, колотит меня… температура, что ли… Я пришла не задеть вас, а объясниться, и вы, ради бога, позвольте мне это сделать… Если бы вы оставались, я бы никогда не решилась лезть со своими откровениями. Но вы уезжаете, мы никогда больше не увидимся… Мы не увидимся, да? – а я должна рассказать
Боже мой: бывают близнецы, что называется, «на одно лицо», но у них всё равно есть различия во внешности: какие-то чёрточки, жесты, манера себя вести! Эти же… Кажется, у них и мысли были одинаковые! И… вот что поразительно: второй смотрел на меня так же заворожённо, с тем же восторгом, что и мой жених. В какой-то момент я даже спуталась, кто справа, кто слева от меня, назвала Сергеем того, другого… и оба они рассмеялись, как в забавной игре, знаете ли… Нет-нет, конечно, я справилась с этой ужасной для меня новостью. Я справилась, тем более что Сергей упоминал о брате, честно предупредил, что брат всегда живёт и будет жить с нами под одной крышей…
Ольга Францевна замолчала, уставясь на свои переплетённые руки, словно впервые их увидела. Наконец медленно подняла голову.
– Это только кажется
Зельда, оторопевшая от потока внезапных, как обвал в горах, бесстыдных картин, более всего напомнивших ей открытки, случайно обнаруженные в юности в одной из книг дяди Авнера, глаз не могла поднять на женщину, которая всегда казалась ей невозмутимой и даже стылой барыней. Какая же лава кипела в недрах этого вулкана, сколько сил было приложено к возведению плотины между этим вулканом и внешним миром!
– Со временем всё сгладилось, конечно, я привыкла к этому раскладу, да и жизнь постепенно расставляла всех по местам. У нас один за другим родились сыновья, Михаил и Юрий, двое наших сыновей… – она умолкла, и Зельда не смела вставить ни слова. Она и дух перевести не смела. Однако последние слова Ольги Францевны – слова, за которыми следовала глубокая пауза, её поразили: как же так… ведь в спальне на прикроватном столике стояли фотографии четырёх сыновей! Четыре изящные серебряные рамки, в них фотографии юношей. Между двумя старшими и двумя младшими сыновьями разница была в несколько лет, но ведь это случается в любых семьях? Зельда знала, что двое младших, Кирилл и Павел, совсем ещё юные и тоже погодки, оба закончили артиллерийское училище, воевали, дошли до Праги, до сих пор оставались с войсками в Европе, но скоро должны демобилизоваться… Старшие, Михаил и Юрий, оба, как и отец, военные инженеры, с первых дней войны находились где-то на Урале, с предприятиями; Ольга Францевна, бывало, рассказывала о сыновьях, однажды зачитала какое-то письмо с фронта, Зельда вежливо слушала, не особо вникая. Почему же сейчас, говоря о муже, та вспомнила лишь двоих старших сыновей?