Мальчики

Она помалкивала о том, что и своё обручальное кольцо в начале здешней жизни отдала бабке того самого семейства практически ни за что, она уж и не помнила подробностей: то ли за банку сгущённого молока, то ли за полкило муки. Помалкивала она и о том, что ей уже предлагали немалый куш за сына, за Ицика: ещё бы, «чистый поляк без помарок, со всеми документами, да такой красавчик, да такой работящий парень!».

Зельда даже в шутку не передавала ему все эти соблазнительные паскудные предложения. Хотя не исключала, что он мог клюнуть на приманку, да ещё и поторговаться с той же очаровательной улыбкой, с какой он впаривал в своей «будкес» будильники лохам или пристраивал «к нужной ручке» симпатичные дамские часики. Она не исключала, что сын пошёл бы на любую аферу, чтобы сохранить в неприкосновенности семейную коллекцию.

О, мама Зельда! Ты даже вообразить не могла бы, до какого предела простирается сыновняя гибкость в достижении заветной цели – вернее, цели, которую Цезарь считал заветной в данный период жизни. Счастливица, ты не дожила до того дня, когда твой обаятельный сын, в ту пору свободный как ветер, женился на жуткой астраханской халде, шубной спекулянтке, которая ежегодно моталась для своих гешефтов в Польшу, якобы на могилу мужа, погибшего в боях за Варшаву. Эта толстенная бой-баба в мохнатом полупердине, который, как птица феникс, каждый год возрождался роскошной шубой на её могутных плечах, помимо всего прочего, была старше Цезаря лет на пятнадцать. Впрочем, его это ничуть не смутило: он щедро оплатил ей «средство передвижения» и никогда, к огорчению Катерины Федосеевны, не посягал на её целомудрие. Просто она удачно подвернулась ему в Варшаве в те дни, когда ему позарез необходимо было переместиться в широком географическом диапазоне. Он слишком хорошо просчитал, насколько быстро Интерпол найдёт его в Польше.

«Но – Астрахань?! То сом брэдне! Почему – Астрахань? При чём – Астрахань?!» – воскликнула бы мама Зельда, если б к тому времени уже лет пять не покоилась под скромным, но благородным надгробием из золотисто-коричневого мрамора, на Иерусалимском кладбище Гиват-Шауль – свободная от всех материнских мыслей и волнений. Она уже не ждала встречи с Голдой, не шила на заказ, не нянчила внуков от Златки и не переживала за сына, жизнь которого в последние годы называла «валькой дупы с кием».

И поскольку сын ничего уже не мог ей ответить, ответим мы: а почему бы и не Астрахань, если после ограбления века надо на время исчезнуть, махнув хвостом перед тем, как уйти в бескрайнюю российскую глубину?

А с Зельдой произошло кое-что ещё в последние дни их азиатского плена…

8