Мальчики

…Это уже потом, не без помощи Цезаря Адамыча воспитав в себе страсть к точным формулировкам, он сказал бы, что Торопирен двигался по комнате с жутковатым изяществом. Почему жутковатым? Да просто в его присутствии возникало чувство, что он видит тебя насквозь и предугадывает каждое твоё движение. Но в тот первый день Жорка ничего не формулировал и не отметил про себя то, что стало очевидным позже: многочасовое пребывание в ограниченном пространстве – например, в кабине пилота – приучает человека к снайперской точности движений. Впрочем, как и многочасовое сидение над потансом…

– Ты чей? Из какой квартиры? – спросил «поляк», выкладывая половником в тарелку мальчика восхитительно янтарную, багряную массу. Чего только в ней не было намешано: куски мяса, картошка, морковь, свёкла, чеснок, «демьянки»… Ох и духовитые же вихри веяли над столом, какие, к чёрту, разговоры, при чём тут, из какой он квартиры! Жорка забыл все приличия, накинулся на еду, напихал в рот всего сразу.

– Блюдо готовится целые сутки, – проговорил Цезарь Адамыч, неторопливо выкладывая на свою тарелку небольшой холмик чудесного варева. – Блюдо называется чолнт.

– Чо?.. – промычал Жорка, пытаясь быть вежливым.

– Ешь, ешь… удалась баранина-то?

– У-у-ы… му-ы-ы…

– Ну, ешь.

Некоторое время ели молча и обстоятельно, не забывая про салат. Если Цезарю Адамычу казалось, что гость стесняется или пренебрегает «брикаделью», он собственной вилкой подцеплял огромный, как бифштекс, ярко-розовый, сахарный на изломе ломоть помидоры с кольцами лука и перебрасывал его в Жоркину тарелку.

Котёнок попискивал за пазухой у хозяина, временами блаженно затихая. Жорка наелся стремительно и до отвала, как наедается солдат на передовой, зная, что трапеза может и последней оказаться. Очень сытная, многовкусная получилась еда, этот самый «чо…». Но он продолжал сидеть над тарелкой, отправляя в рот кусочки на вилке, чтобы продлить своё пребывание здесь. Дело в том, что, наевшись, он огляделся и страшно заинтересовался и самим жильём, и предметами в комнате.

Может, давным-давно, перед тем как недосгореть, это помещение было обеденной или даже бальной залой? Метров сорок, пожалуй, – Жорка всегда маниакально точно определял на глаз размеры предметов и помещений. Отлично сохранившийся или восстановленный карниз бежал по периметру стен вдоль всего потолка: нарядный, с крупными выпуклыми листьями. Такая бесполезная роскошь только в залах и бывает. Он понял, что Цезарь Адамыч перекроил здесь всё, перегородив эту самую залу стенкой, за которой была ещё одна комната, спальня. Когда они только вошли, хозяин дверь туда прикрыл, но Жорка успел увидеть в проёме низкую тахту, фигуристое, красного бархата кресло, письменный стол и на нём – гнутую шею чёрной эбонитовой лампы.

Странно, думал, незаметно посматривая вокруг: глянуть со стороны, Горелый дом – весь скукоженный и подбитый, как хромая собака. На другом его конце – берлога Ведьмы, а старуха живёт, как лиса в норе, пацаны заглядывали в окна: там не комната, а сарай старьёвщицы – тесный, забитый рухлядью и распоследним шмотьём. Здесь же, в комнатах «поляка»… будто прежний хозяин дома вернулся на пепелище, и обгорелые развалины поднялись и расцвели ему навстречу. И ведь как хитро задумано: на окнах крепкие ставни вечно на запоре, не заглянешь; дверь такая толстенная, запирается намертво. Крепость, а не квартира. Зато внутри полно воздуха и света… Откуда?

Жорка поднял голову: а, вот в чём фишка! В потолке прорублены проёмы, да такие широкие, прямо выходы в небо, хоть ракету запускай. И форточки в них. Интересно, чем он их открывает при такой высоте? А, вот стоит в углу длинная палка с крюком. Это что ж получается? Получается, граждане, что часть чердака (нашей вотчины, нашего с Агашей тайного убежища!), ту часть, что над его жильём, «поляк» просто снёс к чертям собачьим, перекрыл и застеклил?!

Жорка скосил глаза вправо, влево… Ух, а мебель, мебель! Мебель здесь… ну, просто чёртов музей! Не только стол и стулья, а разные вдоль стен шкафы заковыристые, тумбы всякие заковыристые, фу-ты, ну-ты, ножки гнуты, с дутыми дверцами. Один столик с зеркалом, с целым каскадом мелких ящичков, был вообще перламутровый на вид, с крупными глазками – это, Жорка знал уже, карельская берёза; у Агашиной матери такое трюмо стоит в спальне. Но зачем взрослому мужчине бабское трюмо?