Маленькая фигурка моего отца

Нужно уметь производить впечатление, дорогой мой, мир жаждет быть обманутым. Вот, например, я всегда усердно начищал свой Железный крест первого класса, чтобы ярче блестел. А как надраивал нагрудный знак за ранение, хотя он был всего-навсего медный… Но я его полировал-полировал, пока он не начинал сиять как золотой. Железный крест первого класса, Железный крест второго класса, пряжка «За участие в рукопашной», серебряный нагрудный знак «За ранение»… Больше бы, наверное, на моей узкой груди и не поместилось. Но больше в столь великую эпоху и не требовалось. Перед маленьким человеком, удостоенным таких наград, вытягивались по стойке смирно даже отпетые типы и грубияны.

Само собой, для этого нужно уметь себя подать. «Вы что, не ЗНАЕТЕ, какое у меня задание? — огрызался я. — Вы что, не понимаете, с кем говорите?» Должен признаться, на большинство моих противников такое поведение нагоняло страху.

Только однажды все чуть было не пошло к чертям собачьим. Было это в… Уж и не помню, где, после бомбардировок союзников все города и веси стали неотличимы друг от друга. В любом случае, происходило это в казарме, которая мало пострадала от бомбежек. Мы заехали разжиться продуктами и бензином, ведь обычно, благодаря своим бумагам, без хлопот получали и то, и другое.

Вот выхожу я из машины и направляюсь в казарму. Молодцеватый и подтянутый, как обычно, уверенный в себе. Докладываю и бросаю на письменный стол свою бумажку. Объявляю, что нужно нам то-то и то-то, все идет, как обычно, гладко. Но, когда я выхожу и начинаю искать Фердля, шофера, чтобы он помог мне загрузить канистры с бензином, тот уже сам, запыхавшись, бежит мне навстречу. «Слушай, Вальтер, — с трудом переводя дыхание произносит он, — там какой-то эсэсовец собирается конфисковать нашу машину!» «Не может быть, — возражаю я, — у него нет на это права!» Но тут уж эсэсовец и сам пожаловал, важный такой великан, косая сажень в плечах, оберштурмбанфюрер.

«Это вы тут пропагандистской шайкой заправляете? Все, накрылась ваша пропаганда, конец, она нам больше ни к чему, а автомобиль мы изымаем! Ну, чего вы на меня уставились, как бараны, освобождайте машину, да поживее, а вы сами со своими людьми поступаете в распоряжение командования части!»

«Вынужден обратить внимание господина оберштурмбанфюрера на приказ Верховного командования вермахта…» — начинаю я.

«Да плевал я на Верховное командование вермахта, — орет он, — оно уже приказало долго жить, сейчас свою шкуру спасать надо, и все! Давай, поторапливайся, недомерок!»

А вот этого ему говорить не следовало, — замечает отец. — «Ну, подожди только, — подумал я, но промолчал, — подожди!»

Эсэсовец дал мне ефрейтора, чтобы помочь разгрузить машину. Однако Фердль успел получить бензин и продукты и преспокойненько их уложить. И вот подхожу это я к машине вместе с ефрейтором, Фердль смотрит на меня, я — на него, мы ни слова друг другу не сказали, но все поняли, между нами точно искра пробежала.

Я говорю ефрейтору: «А ну, откройте ворота! Иначе нам с этими ящиками не пройти!» А перед нами, смекаешь, была стена казармы с воротами, а машина стоял слева от них. И примерно в сорока метрах, уже ЗА воротами, помещалась караульня, двери ее выходили на улицу, и туда мы должны были перенести все свое барахло.

И вот ефрейтор, тупо, как танк, шагает к воротам. Речь шла о жизни и смерти, я кинулся к машине, остальные уже сидели на местах, а Фердль уже поставил ногу на педаль. И дал полный газ, понимаешь, полный!

Я еще успел заметить, как ефрейтор бросается к нам, разведя руки в стороны, как будто хочет нас задержать, а из ворот выбегает штурмбанфюрер. И хватается за кобуру! Но куда там, в следующую секунду мы были вне досягаемости.

— Вот такая сцена, хоть сейчас экранизируй. Ну, что, Хайнц Рюман хорошо смотрелся бы в главной роли?

— Может, лучше Дастин Хоффман? — спрашиваю я.

— Какой еще «Хоффман»? — ОТВЕТИЛ БЫ он, если бы еще МОГ ответить. Мне, его взрослому сыну, ВОСПРИНИМАЮЩЕМУ ЕГО КРИТИЧЕСКИ, иногда с трудом удавалось сдерживаться и безмятежно внимать маленькому, упивающемуся собственными фантазиями, отцу, когда он демонстрировал мне такие воображаемые фильмы. Они создавались его фантазией, по крайней мере, дополнявшей и расцвечивавшей действительность, пользовались немалым успехом у публики и потому не сходили с экрана его воображения так долго, что отец в конце концов переставал отличать их документальную основу от сценарной обработки. Однако у меня сложилось впечатление, что я не должен скрывать именно эти фрагменты его повествования, если хочу его, ныне ушедшего из жизни, показать живым. Живым и пытающимся обмануть так называемую реальность, смертоносную реальность, в сущности, реальность смерти, — но кто из живых не тщился ее обмануть?

Значит, им удалось спастись. По крайней мере, НА СЕЙ РАЗ. Эсэсовец замешкался, выстрелил и не попал. А что потом?

— Ну, сначала, — произносит голос отца на пленке, — мы устроили военный совет. В лесу. Или на вересковой пустоши. Скажем, неподалеку от Целле.